— Баба сейчас будет лепиться! — сказал Виталька и аж прижмурился.
— А чего? — отозвался Громов. — Давай, а?.. Я сейчас тебе такую бабу заделаю! Скину пальто…
— Прямо тут? — расплылся Виталька.
— Да не, ну… отойдем.
— Нельзя, — сказал Виталька, вздохнув. — Я Марье Эдуардовне в десять обещал. Как раз время. Марья Эдуардовна…
— Эт кто? — перебил Громов.
— Воспитательница…
— О! О-о!.. Ну и что? — начал было Громов и осекся: у Витальки построжали глаза.
Вот оно какое дело…
Сам-то Громов, если уходил из детского дома, то на год уходил, если возвращался — только с милицией. Воспитательницам одно обещал: «Па-азжи, падла!»
— Ну раз надо, дак что ж, — сказал теперь Громов, улыбаясь Витальке будто бы понимающе. — Раз обещал…
Он пошел провожать Витальку; и тот говорил теперь без умолку, говорил обо всем сразу: что-то о друзьях и о старике директоре, покупавшем для детского дома все, что только можно, — и аппаратуру — тоже он, — и о Шпицбергене, где живет тот шахтер-земляк, и о том, что впервые стал работать на международном канале…
— Английский вот только получше изучу…
«И изучит», — вслед его словам думал Громов.
— На Диксон хоть сейчас на работу приглашают. Как только восемь закончу…
— Я тебе дам — восемь! — грозно сказал Громов.
— Ну десять!
Громов успокоился:
— Другой разговор…
А чего?.. И закончит десять. И на Диксон поедет. Да хоть куда!
Виталька остановился и кивнул на старый пятиэтажный дом, стоявший в глубине двора на противоположной стороне улицы.
— Вот, все…
Виновато как-то пожал плечами: ничего, мол, не поделаешь. И глазенками погрустнел.
— Ты знаешь чего?.. Ты как-нибудь ко мне, — сказал Громов, словно подбадривая.
Мальчишка вздохнул:
— А я еще и не был на стройке…
— У, найдешь… Я тебе растолкую. Нет, вот, — поправился Громов. — Я за тобой приеду…
«А то раздавят, — подумал, — мальчишку в автобусе».
— Я и сам найду…
— Не, я приеду… Приеду, понял?
— Я с удовольствием…
— У меня пацанка есть, — неожиданно для себя сказал Громов. — Правда, меньше тебя. — И как бы удаляясь от этой мысли, что только высказал, как от чего-то решенного, чего теперь не изменить, да и изменять не надо, рассудил почти равнодушно: — Тебе с ней, правда, пока неинтересно…
— Ну, я побежал, — сказал Виталька.
— Давай…
Виталька похлопал себе по карману:
— Спасибо!..
— Во заладил! — укорил Громов. — Ты чего?.. Добра-то!
— Побежал…
Громов за руку попридержал мальчишку:
— Слышь, Вить? А тебя там, правда, — никто?
— Правда-правда…
— А то, может, скажи там: нашелся, мол… Ну, дядька, мол… старший братан или кто… Кто хочешь! А я потом — галстук… все такое. И приду.
Говорил все это вроде грубовато и вроде бы равнодушно говорил, как о деле обычном, а голос под конец сел, и ново как-то стало у Громова на душе: и ласково, и тревожно, даже чего-то боязно…
— Да нет-нет, правда, не обижают, — сказал Виталька.
— А то смотри…
— Ну, побежал…
Мальчишка пошел спиной вперед, улыбаясь, махал Громову ладошкой, а потом повернулся и неторопливо побежал.
— Эй, Вить! — крикнул Громов.
Тот остановился.
Громов, спеша, снизу подхватил две горсти, слепил снежок и, подержав руку с ним впереди, прицелился.
— Пли! — скомандовал Виталька.
Снежок пролетел мимо.
А Громов и не хотел попасть.
Виталька рассмеялся и тоже нагнулся, лепя у самой земли. Громов плечи расправил и приподнял подбородок. Виталька снова:
— Ого-онь!..
Снежок тоже пошел немного вбок, но Громов быстренько сделал шаг и еще качнулся всем корпусом, и белая клякса разбилась у него на груди.
— Нечестно! — крикнул Виталька.
— Ладно — нечестно!.. Беги давай!..
Виталька еще помахал ладошкой и побежал.
Громов, не отряхивая с пальто снега, стоял там же и долго смотрел на окна дома, в котором скрылся мальчишка…
Теперь, когда шел по городу к вокзалу, чтобы сесть в автобус на конечной остановке, Громов не торопился и все улыбался иногда — так, про себя. Как будто нес в себе что-то вызывающее: и неторопливость эту, и эту улыбку, и ясность какую-то в душе.
Припомнилось, как выходили из кино и Виталька посмотрел на него упрямо, и как он, Громов, не захотел разрушать Виталькину веру, как с ним согласился.
Тогда что-то словно решилось и для него самого, оно и сейчас было где-то рядом, и он никак не мог понять, что же именно это было, а потом остановился вдруг и присвистнул: Шидловский!..