— Отставь варенье, а то рубашку замажешь.
— Ну, ты, елки… за рубашку! Ей толкуешь одно, а она… Ты слушай. Надо тебе поехать. Точно — надо.
Рита повела подбородком на сидевшего у нее на коленях Артюшку:
— А если случится что?
— О!.. О! Ну что может случиться?
— Мало ли чего.
— Так кругом жа люди… живые. Не помогут, что ль? Я тебе про одно, а ты…
— У нас вчера бабы рассказывали. Это на самстрое, свой дом у них… Затеяла женщина стирку, а на ступеньках выварка с чистой водой… Слышу, говорит, что-то затих. Тоже мальчик, полтора ему, чуть больше нашего Артемки… Выскочила, а у него только сапожки из ведра торчат — наклонился, видно, да перекинулся. Она его быстренько оттуда, давай кричать, люди прибежали, а тут «скорая» мимо шла, кто-то остановил. Искусственное дыхание пришлось, еле, говорит, отходили…
— Дак это и при матери, видишь.
— Вот она и кинулась, где он… Потому что мать. Сердце стукнуло. А если бы кто чужой?
— Что жа я ему, Артемке?!
— Да я не про тебя, про тот случай.
— Быть-то все может, тут как… кому что на роду написано, недаром в старину…
— Да хоть бы хоть плохонькая помощница была…
Голос у Риты дрогнул, и Артюшка опять зашевелился, привстал у матери на коленях, обнял за шею.
— О!.. О!! — горячился Громов. — А то не обойдусь без помощников. Кашу сам не сварю, что ль? Или там на горшок? А то будет под ногами болтаться, еще за ней смотри.
— Отвыкнет она от нас, Зина бедная…
— Хэх, бедная! А то ей там плохо! Мне ба кто в деревню сказал.
— Не в том дело.
— Ну, вот и давай прямо: поедешь ты иль не поедешь?
Артюшка обеими ручонками и раз, и другой прикрыл Рите глаза.
— Ну, вытри маме слезки, — сказала она. — Вот умничка. Хороший у нас Артюша мальчик…
— Ты слушай, слушай сюда, — торопился Громов. — Давай так. Заявление ты завтра. Чем скорей, тем лучша… думаешь, ты одна?
— Да это ясно, не одна я такая умная.
— А что? Оператор! Ни мороз тебе, ни жара… отдашь бумажку завтра жа, слышишь? Там с какого?
— С первого, что ли, октября…
— Ну, вот. Вон времени еще сколько! Чего не умею, научусь пока. А ты поглядишь. Увидишь, что не так… забоишься бросить. Тогда взяла да и не поехала, оно кому нужно, спрашивать с тебя… мало ли что?
— Людей подводить тоже не дело.
— Я к примеру. Потому что все путем… два мужика! А тебе денег дам. Специально. Заскучала — в любое время на поезд, и… Хоть на денек или там дажа на полдня… чтоба одним глазком хоть…
— Да отставь ты варенье, Коля!
— Хух ты, елки, на самом деле! Ей про одно, а она, — и Громов ребром ладони рубанул столешницу. — Ты скажи прямо: едешь?
Однако в тот вечер он так и не уговорил Риту, сколько еще пришлось убеждать, дошло до того, что заявление он сам написал и сам отнес его в учебно-курсовой комбинат. Только когда анкету заполнять, когда паспорт, тогда и пошла Рита уже сама… Зато почитать теперь письма, что приходят ему из Новосибирска: и дорогой, и любимый… Только чего-то Рита в этих письмах как будто недоговаривает, и он никак не может понять: чего?..
Громова окликнули, обернулся.
По тропинке, спрямлявшей путь от последнего дома на самом краю поселка к тому, в котором жил Громов, подходил старик Богданов, подслеповато приглядывался издали, улыбался.
— Я говорю, отец-одиночка, да, Коля?
И Громов согласился, довольный:
— Ну!..
Старик остановился, повел головой на облезлую свою дерматиновую сумку, поверх которой, под ручками, лежал завернутый в газету березовый веник.
— А я в баньку наладился.
Опершись свободной рукою о колено, Богданов наклонился к Артюшке:
— Ну, как ты тут без мамки?.. Артем Николаич? — выпрямился и пошарил в кармане. — А у меня, как нарочно, ничего, вот господи! Угостить нечем…
Старик, и в самом деле, почти при каждой встрече с Артюшкой доставал для него из кармана конфету, и Громов, всякий раз при этом ворчавший, осудил его и сейчас:
— Приучишь-таки ты его, Степаныч, попрошайничать! — увидал, что привставший на ворошке пожелтевших листьев Артюшка протянул старику крошечную свою раскрытую ладошку и словно обрадовался. — Вон, видал, во-он!.. Тянет уже, как побирушка.
— А что? — старик Богданов перехватил сумку правой, полез в другой карман. — Это, скажу тебе, большая тоже наука — уметь, брат, просить. Научился — уже не пропадешь, — и хлопнул себя по карману. — Это беда!.. Ну, прости меня, старика, Артем Николаич, забыл гостинец положить, ну, прости!