Артюшка мотнул белобрысой своей головкой.
— Да ты, знаешь, что? — распалялся Громов. — Зайчики, знаешь, как эти таблетки едят?.. Зайчики ам — таблетку, и нету.
На него вдруг нашел стих.
— А лисички?! Ам — нету! А ежик, знаешь, как эти таблетки рубает?!. Аж за ушами трещит! А волк? Хапает так, что попробуй, отыми! Только мы ему не дадим, мы — Артюшке!
А тот и губ не разжимал, а только так, горлышком:
— Ы-ык.
Громов перестал подпрыгивать около стола и гримасничать, перестал то ежика, а то волка изображать, и лицо у него сделалось вдруг таинственное.
— А ты слышал? — спросил внушительно и как бы со страхом. — Приказ был!.. Чтоба в поселке всем по таблетке — хошь как хошь. Ты понял?.. Вот этих и вот этих! — торопясь, он достал и левомицетин — таблетки тоже были большие, но он не стал их ломать. — Вот — мои, а вот — твои… Папка свои — раз! Если… (Левомицетин горчил, и Громов поперхнулся, но остановиться уж не мог.) если приказ!.. А теперь ты — свои.
Артюшка посмотрел на него доверчиво и опять одним горлышком, тихонько:
— Ы-ык.
— Хэх! — обиделся Громов. — Ы-ык, ы-ык!.. Ты ба лучше «а-а» говорил!
Малец посмотрел на него внимательно и требовательно, строго сказал:
— А-а.
И все-таки уже потом, после полудня, Громов добился своего — мальчишонок съел все таблетки. Пока Артюшка спал, отец тщательно, до пыли, растер фталазол и подбросил потом побольше в супчик, а крошечные крупинки бесалола он вскоре научился так искусно закручивать в папиросную бумажку, так обстригать концы, что были они почти неотличимы от перловой «шрапнели», из которой он постарался сварить кашу повкуснее.
Проголодавшийся после сна Артюшка все умял за милую душу. Жаль только, что это ему не помогло, казалось, даже наоборот, еще больше животик мальцу расстроило — штанишки пачкать стал чаще прежнего. Что ты с ним будешь делать?!
Когда часов около семи вечера заглянул к ним старик Богданов, Громов бросился к нему, как к родному.
— Уже не знаю, что делать, жду тебя как бога, Степаныч! Спасибо, что зашел…
— А как не забежать, — суетился под вешалкой старик, сворачивая вдоль и по привычке ставя в уголок старый свой ватник, навсегда вдетый в затрепанную, добела вытершуюся на сгибах куртку из толстого брезента. — Как… по-суседски-то? — поставил-таки стоймя ватник с курткой, сооружение свое аккуратно накрыл облезлым треухом. — А где Артем Николаич?
— Да вон, без штанов сидит, — пожаловался Громов. — Застирывать уже спина болит.
Старик поправлял под шерстяной кацавейкой измятый воротник серой рубахи:
— Вот напасть… Была бы моя супруга, покойница…
Громов его — за локоть:
— Ну, ты не вспомнил?
— Дак весь день только о том…
— И че?
— Вот ежели у кого сотрясение мозгов получилось, — торопливо заговорил старик, и голос у него был заранее виноватый, — тогда, значит, проще пареной репы. Даешь в зубы пустое сито, а сам по нему ладошкой постукиваешь — то с одного бока, то с другого. Раз-раз, тихонько, раз-раз… И мозги — на место…
— Степаныч! — в голос застонал Громов. — У самого у тебя — мозги!
И старик смутился окончательно, сморщился, даже слезы блеснули в уголках глаз подслеповатых.
— Это да… из ума выживаю. Ну, вот вспомнил, что ты тут будешь? А что надо…
Громов шагнул в коридор, обеими руками приподнял с пола стоявшую торчком одежку Богданова.
— Степаныч, а ну-ка давай быстренько, а то закроется. Придешь в аптеку, скажи, что для себя. Край, мол, пропадаю. Ниче не помогает. Что б, значит, самое крепкое лекарство.
— Это я смогу, — бормотал старик, шурша брезентовым верхом своей одежки. — Чтоб наисильнейшее, атомное.
— Да теперь уже атомное…
— Ну, ну, понял.
— Скорей, а то закроется.
— Бегу, уже бегу.
— Деньги есть?! — налегая грудью на лестничные перила, кричал Громов уже вдогонку.
— Есть… есть, — слабо отзывалось снизу. — Наисильнейшее!
Старик Богданов успел-таки, через полчаса принес запечатанные в похрустывающий целлофан крупные и коричневатые, похожие на соевую макуху, которой столько переел Громов после войны, таблетки энтеросептола.
— Самое-самое? — с надеждой спросил Громов у порога, разрывая целлофан и вынимая крайнюю таблетку, чтобы попробовать ее на вкус: как Артюхе давать?..
— Сказали, что если это не поможет…
— Тогда что?
Старик снял шапку, помял ее в руках:
— Может, на самом деле — в больницу, а, Иваныч?
— Ты это… раздевайся, — произнес Громов с перекошенным лицом — таблетка была сплошная желчь. Хотел выплюнуть, закашлялся, раздумывая куда, и решил, что легче эту гадость проглотить.