Люди потом друг другу рассказывали, что весь зал вздрогнул, когда его, Громова, прорвало… Он и сам напугался: как с кручи — в воду. Но остановиться уже не мог — водоворот крутил Громова, только держись…
— Н-не понимаю вас, — сузив маленькие глазки на аккуратном личике, медленно сказал, наконец, Шидловский.
А клокотавшее в Громове снова плеснуло через край.
— Сам шифер в Микешине украл, а я потом липу тебе подписал, это понимаешь?!
Опешивший председатель собрания уже добивал об опустевший графин карандаш: «Товарищи, товарищи… Кто украл, о чем речь, почему с места?..»
Шидловский руками развел.
— Товарищ, вероятно, перед собранием слегка «это самое»…
И Громова подкинуло в третий раз:
— Трезвый, думаешь, никто тебе, гаду, уже и правду не скажет?!
И вдруг… Громов тогда чуть не заплакал, потому что кто-то из старичков первый вдруг крикнул: «Правильно, Коля!»
И эти, комсомолята, тоже вдруг: «Дайте Николаю Ивановичу — пусть скажет!..»
А он бы тогда уже и под пыткой ничего не сказал — весь вышел.
Да главное, видать, было уже сказано, потому что Шидловский вдруг схватился за сердце, потом на виду у всех торопливо отвинтил крышечку от жестянки с валидолом, сунул в рот белую таблетку и, держась за спинки стульев, покачиваясь, не в зал пошел, а за президиум, куда-то за сцену… Потом-то уж, когда якобы из-за болезни сердца Шидловский уволился, в управлении стали открыто говорить, как он ловко на трибуне прикинулся, но тогда, на собрании, разговор, конечно, поневоле стих, когда начальник управления начал тут же вызывать «скорую»…
Ожидалось, что разговор, так неожиданно начатый Громовым на собрании, состоится, когда Шидловский поправится, но тот смог-таки уволиться тихой сапою, и начальник управления, намекая на бывшее руководство Громова, как-то однажды сказал ему один на один:
— Может, Николай Иванович, плюнем да разотрем?.. Чтобы свой мундир-то не пачкать?
Но считаться с Громовым стали заметно больше, и заметно больше доверять и больше советоваться.
Они там, когда прикидывают, кого в президиум, всегда теперь пишут Громова, а если вдруг позабудут или еще что, из зала кто-либо обязательно выкрикнет: «Николая Ивановича Громова!»
Старик же Богданов — тот с тех пор прямо-таки прилип к Громову. И вот надо же теперь: взял, видишь, неделю без содержания, чтобы посидеть, выходит, с Артюшкою.
Добрый старик.
— Ты слушай, слушай, Иваныч, — наставлял теперь тот Громова, держа на руках Артюшку. — Сделай, как я тебе сказал: пойди в очередь. Молодежи сейчас нету, одни пожилые… Не все еще, поди, вроде меня из ума выжили!..
Добрый, добрый старик, думал Громов, торопясь по совету Богданова в ближайший магазин, чтобы там со знающими людьми об Артюшкиной болезни поговорить да посоветоваться…
Стоял тот ранний, еще полусонный в магазине час, когда народу было совсем немного, почти одни старухи, и никто из них ничего не покупал, а все только переходили от прилавка к прилавку, к чему-то чересчур внимательно, так, будто впервые видели и уходящие к потолку пирамиды из латунных банок с «завтраком туриста» и трехэтажные ряды маринованной свеклы в литровых стеклянных, — приглядывались, посматривали значительно на стоящих парами сплетничающих продавщиц, тянули шеи, чтобы заглянуть в проемы дверей за их спинами, в незримую глубину подсобок, где шоркали по цементному полу тяжелые ящики и раздавались то деловитые, а то дурашливые голоса грузчиков… Грякали потом где-то внутри металлические двери, клацали запоры, с улицы доносилось от грузовика надсадистое подвывание прогазовки, громче делались разухабистые крики грузчиков, и для старух, медленно кружащих вдоль прилавков, это был как бы особый знак, все они спешили поближе к кассе, но очереди не занимали, а так, только поглядывая друг на друга, прохаживались… Ничто, однако, не менялось вокруг: пышнотелая, с высокой прической, недоступная, как королева на троне, кассирша, сложив руки на груди, не то чтобы равнодушно, а даже как бы надменно глядела куда-то в сторону, и, потоптавшись вокруг да около, старухи снова разбредались в разные концы магазина.
Громов, уже несколько минут упорно делающий вид, что он все рассматривает пряники, невольно вздохнул. После смены тут начнется столпотворение, мести будут все подряд, за пачкой соли можно час отстоять, а сейчас бери — не хочу!
Ясно, что старухи скучают без дела, тут бы и подкатиться, да только с кого начать?.. Как?
Но тут ему повезло.
Все, кто был в магазине, снова вдруг поспешили к кассе, и на этот раз даже в очередь вытянулись. Он тоже подошел, пристроился последним. И все стояли пока молча, чего-то ждали, словно не решались побеспокоить все так же надменно глядевшую куда-то в сторону кассиршу.