Некогда «объединённый жанр» (как гласил один полемический заголовок) разросся ныне в целый литературный материк сложного рельефа, и это представляет не меньший интерес для литературоведения, чем уровень художественного мастерства, ибо растут перешейки вроде «Буранного полустанка», соединяющие научную фантастику с другими литературными землями, и с «реалистикой» точно так же, как с фантастикой условно-поэтического, фольклорного типа. Даже «твёрдая» научная фантастика обильно вбирает сегодня сказочные образы и обнаруживает другие черты сходства с устным народнопоэтическим творчеством. Делаются даже попытки рассматривать научно-фантастический жанр как современную мифологию… Впрочем, подробно об этом поговорим в главе «Научно-фантастическая проза вчера и сегодня».
Небывалое разветвление — теперь уже трудно говорить жанра — перерастает сегодня поиски формы и стиля, переходит в типологические и художественно-методологические искания. Не совпадавшие прежде художественные явления теперь перекрещиваются, налагаются друг на друга, — как за счёт диффузии условно-поэтической, сказочной фантастики в научную, так и наоборот, научной, например, в современную литературную сказку. Между прочим, поэтому можно согласиться с употреблением литературной критикой термина фантастика в обобщённом значении.
Жанр, развивавшийся долгое время несколько в стороне от столбовой дороги искусства, теперь многообразно взаимодействует с основным литературным потоком. И, вероятно, в силу новых свойств и отношений с литературой, искусством, культурой в целом (скажем, забегая вперёд), в дискуссиях и статьях, в монографиях третьей четверти века стал часто возникать несколько неожиданный вопрос: что же такое научная фантастика?
Неожиданный потому, что для литературной критики 20-50-х годов ответ на него был почти что самоочевиден: спорили о том, главным образом, какой фантастика должна быть с точки зрения науки. Во всяком случае, замечание К.Андреева, что научно-фантастическая литература, в отличие от приключенческой, имеет свою теорию, как это видно теперь, справедливо лишь для раннего периода её отношений с научным познанием. В то время, в 20-50-е годы, критерий научной истины помножался на нередко вульгарное, «натуралистическое» понимание этих отношений.
Теперь же, когда жанр вполне развился внутри себя, когда зрело проявились также и связи его с искусством, — по законам красоты целесообразного в природе и обществе, когда фантастика научного типа свободно взаимодействует с традиционной и проникает в реалистическую литературу, теперь её эстетические отношения к действительности, эстетические начала научно-фантастического воображения, всегда, разумеется, имевшие место, но не получившие развития на первоначальных этапах (да и не представлявшиеся тогда актуальными), начинают играть доминирующую роль, притом не только в поэтике, но и в структуре творческого метода.
Стало быть, удовлетворительный ответ на вопрос, что такое фантастика сегодня, непременно должен включать историческое исследование жанра. Источник разноголосицы в дискуссиях на эту тему, нам думается, кроется в «сиюминутном» подходе к литературному явлению, имеющему теперь уже свою довольно продолжительную историю и сложное, непрямолинейное развитие, исключающее однозначный ответ.
В самом деле, о какой нынче фантастике должна идти речь? О сциентистской и приключенческой, какой она была, по преимуществу, в советской литературе 20-30-х годов? О послевоенной, когда сциентизм принимал иногда вульгарное направление? О тех первых серьёзных попытках в советской литературе распространить принципы научной фантастики с техносферы на социосферу, какими отмечено было творческое развитие А.Беляева? Или же о зрелых социальных романах о будущем И.Ефремова и его школы, в которых эта цель в общих чертах была достигнута? Или о произведениях А. и Б.Стругацких, писателей, на словах отказавшихся от научной фантастики (из-за того, что она будто бы сковывает полёт воображения), но в своём творчестве всё-таки продолжающих пользоваться и её принципами? О выдвинутой, а точнее говоря о возрождённой ими (вместе с А.Громовой и некоторыми другими писателями) установке на фантастику как на литературный «приём введения в художественный мир элемента необычайного», когда Циолковский и Гоголь, Гофман и Ефремов, Кафка и Лем оказываются «в одной лодке», хотя для одних фантастика в самом деле была только условным приёмом, а для других научно-фантастическое освоение мира явилось ещё и принципом художественно-философского мировоззрения и творческим методом?
Особенность современной ситуации та, что на исходе двадцатого века в литературе одновременно сосуществует и тесно взаимодействует фантастика различного типа, неодинаковая по своим жанровым формам возникавшая в разное время на основе несходных литературных, эстетических, познавательных, общекультурных традиций. Однако пестрота эта кажущаяся. Лоскутную, на первый взгляд, картину образуют типы, виды, разновидности фантастики, по-видимому, не зря исторически сменявшие, хотя и не отменяющие друг друга, и оценка фантастики научного типа в бытовании смежных течений и направлений, фантастико-реалистических жанрообразований и т.д. тоже зависит от исторического освещения проблемы.
Дело не только в том, что иначе и не может быть понята накопившаяся в этой области огромная сумма разнообразных явлений. Вне исторического пространства и времени не может быть создана и непредвзятая теория, — объясняющая научную фантастику не в произвольно выбранной нами фазе, не в какой-то одной её литературной функции, но — через весь процесс, в котором эволюционировала литературно-эстетическая природа жанра, включая творческий метод, позволяющий изменять функциональное его значение в общей системе художественной культуры — от первоначальной популяризации естествознания и техники до современного натурфилософского (как считал, например, И.Ефремов), целостного предвосхищения прогресса.
История общества и общественной мысли, как известно, — источник не только искусства, но и принципов его изучения. Научно-фантастическая литература не составляет здесь исключения. Но к социальному содержанию исторического процесса фантастика научная обращена через техносферу, и для её анализа необходима дополнительная координата — истории научно-технического прогресса и научной мысли. Сравнительно давно было показано (в работах Т.А.Чернышёвой), что специфическая грань её художественного предмета не столько сама наука, сколько искусственно создаваемая с помощью науки «вторая природа». Тем не менее, отношение литературного развития научной фантастики к эволюции техносферы, т.е. отношение двух процессов, ещё никем не рассматривалось и сколько-нибудь последовательно не применялось как инструмент анализа.
Оба процесса во многих фазах совпадают. Однако история научно-фантастической литературы не может быть, конечно, сведена к «истории техносферы». Она начиналась в определённой литературной традиции (социально-утопический роман, приключенческий жанр, научно-популярная публицистика), а не непосредственно в сфере научно-технической мысли, и ныне тоже вливается, как было отмечено, в широкий литературный поток. И вместе с тем история научно-фантастических открытий и изобретений, повторяем, опережает исторический процесс научно-технического прогресса.
Если научная фантастика явилась детищем НТП, то и со своей стороны она выступает — с тех пор и по настоящее время — повивальной бабкой той самой научно-технической мысли, из которой черпает и свои замыслы, и в какой-то мере художественные решения. Исследования опережающего отражения эстетического объекта тоже входят в историко-литературное изучение научной фантастики, хотя выделяется и в особую тему — на неожиданном «стыке» литературоведения с историей техники и естествознания, а также с научной прогностикой. Имеются работы, прослеживающие реальную судьбу фантастических идей в истории изобретений и открытий. На страницах этой книги приведены свидетельства выдающихся учёных о вкладе писателей-фантастов в науку.