Итак, Тильзитский мир разбил английско-дворянскую партию, но, конечно, не уничтожил ее: слишком жизненно было ее существование. До поры, до времени она скрывала свое неудовольствие, но пользовалась каждым поводом для его выражения в той или другой форме.
Кажется, императрица-мать являлась лидером всей этой английско-дворянской партии. Не даром Елизавета Алексеевна, слишком осторожная в своих суждениях о людях, с несвойственной ей резкостью порицает поведение императрицы, которая вместо того, «чтобы поддерживать и защищать интересы своего сына… дошла до того, что стала походить на главу оппозиции; все недовольные, число которых очень велико, околачиваются вокруг нее, прославляют ее до небес… Не могу вам выразить, до какой степени это возмущает меня». По словам шведского посланника Стединга, «неудовольствие против императора все увеличивается… и императору со всех сторон угрожает опасность. Друзья государя в отчаянии. Государь упрямится, но не знает настоящего положения дел. В обществе говорят открыто о перемене правления и необходимости передать престол по женской линии — возвести на трон вел. кн. Екатерину…» Словом, в представлении посланника все подданные отвернулись от государя. Сохраняла свое расположение лишь армия, но и в ней царило большое недовольство, которое, конечно, приходилось учитывать в той или другой степени. Армия была недовольна действиями главнокомандующего Беннигсена и открыто заявляла о своем неудовольствии. Наконец предпочтение, отдаваемое Александром I иностранцам и большею частью не оправдываемое их личными достоинствами и талантами, только увеличивало недовольство армии. К тому же, многие из иностранцев даже не знали русского языка и, конечно, не могли быть популярны среди солдат. И широкие круги дворянства тоже были недовольны Александром I. Пусть падение ассигнаций нисколько не отразилось на материальном благосостоянии помещика; но ему зато грозила серьезная опасность лишиться части крестьян, отданных в милицию в 1805–1806 гг. Когда образовывалась милиция, правительство объявило, что, после окончания войны, все возвратятся домой. В действительности, после Тильзита правительство имело намерение оставить милиционеров в армии, при их частях, чем и лишало дворянство необходимых рабочих рук.
Ген. Савари (совр. грав.)
Заключив мир с Наполеоном, правительству приходилось ликвидировать кое-что из своих распоряжений в связи с войнами 1806–1807 г.: повелено было не читать в церквах воззвание Синода, в котором Наполеон был назван «антихристом», а затем пришлось принять ряд цензурных мер для поднятия престижа Наполеона; только ими и можно объяснить, почему в периодической печати преобладает столь восторженное отношение к Тильзитскому миру; рядом указов запрещалось употреблять слово «Бонапарт», была сожжена «Тайная история французского нового двора», запретили распространять вновь изданную книгу «Картина французской политики и короли Бонапартовой фабрики». А те, кто хвалил Наполеона, удостаивались похвалы и поощрения. Конечно, по цензурным соображениям стало немыслимо появление журнальных статей, в той или другой степени критиковавших договор в Тильзите, так что по внешности все обстояло благополучно, и русская печать была за союз и договор. Правительство только не учло, какой ценой достигнуто это молчание или сочувственное отношение к трактату, столь резко расходившемуся с планами русского общества. Александр I, конечно, знал о настроении общества, но политическое положение дел требовало сохранения мира ценою чего бы ни было. И только письмо государя к вел. кн. Екатерине Павловне знакомит читателя с настроением государя и дает возможность уловить его будущие планы и мечты. «Бонапарт думает, что я дурак (Bonaparte pretend que je ne suis qu'un sot), но лучше смеется тот, кто смеется последний». Эти слова являлись как бы ответом на распространенное мнение, что в Тильзите Наполеон обошел Александра.
Вполне понятно, что новая международная комбинация требовала и новых людей, более или менее расположенных к франко-русскому союзу. Действительно, заядлого пруссака и ненавистника Наполеона барона Будберга сменил покладистый граф Николай Петрович Румянцев, в качестве руководителя Министерства Иностранных Дел. Друзей государя заменил Сперанский, открыто высказывавший свою симпатию французским учреждениям. Военным министром стал преданный государю Аракчеев. Так, опираясь на новых сотрудников, государь желал идти против течения и поддерживать союз, борясь с английской партией в лице высшей аристократии.
Наполеону и Александру теперь предстояла трудная задача — укрепить дружеские отношения между державами, а с другой стороны, разрешить стоявшие на очереди политические задачи, в частности, восточный вопрос, разрешение которого могло бы затянуться, если начнутся военные действия между Швецией и Россией.
Ген. Вильсон (Госвей)
Для укрепления дружбы, до назначения полномочного посланника, в Петербург был послан генерал Савари. Не имея никакого официального положения, он в то же время был снабжен большими полномочиями и в частной беседе с государем передавал ему весьма важные дипломатические новости. Посылая Савари в Россию, Наполеон хотел, чтобы он поддерживал доверие Александра, а, с другой стороны, изучал бы настроение русского общества и боролся, если только представится какая-нибудь возможность, с настроением общественных кругов, враждебных франко-русскому союзу. «Старайтесь, — говорил Талейран Савари, — мало расспрашивая, многое узнать». Савари был встречен Александром очень приветливо. Савари не сомневается в искренности этого приема как и в действительном расположении государя к Наполеону, о котором Александр всегда отзывался с почтением и любовью. Савари слишком много придавал значения этой светской ласковости. Видимо, его сразу увлекла та простота, та чарующая улыбка «прельстителя», против которой никто не мог противостоять, но которая в то же время скрывала настоящие чувства государя, его действительное настроение. Зато иное отношение ожидало Савари со стороны императрицы-матери и русского дворянства. Чопорность и монотонность Гатчины резко дисгармонировала с простотой и непринужденностью молодого двора. Савари добился минутной ледяной аудиенции у Марии Феодоровны, по существу очень оскорбительной и для него самого и для императора французов. Ему дали понять, что с ним не желают иметь дела. Такой же прием встретил Савари и в высшем обществе, переселившемся в загородные дачи, где балы, спектакли, маскарады бывали чуть ли не ежедневно. Здесь светская жизнь била ключом, и понятно желание Савари — стать завсегдатаем этих аристократических салонов. Здесь лучше он может учесть настроение общества и довести об этом до сведения своего монарха. Но и тут Савари ждало глубокое разочарование. Перед ним не открылись двери петербургских салонов. Ему почти никто не отдал визита, русская аристократия не имела ни малейшего желания поддерживать какое бы то ни было общение с иностранцем, к тому же детищем революции, принимавшем участие в убийстве герцога Энгиенского. Александру тяжело было такое отношение общества к Савари. Он устраивает у себя обеды, приглашает Савари и видных представителей аристократии, окружает Савари изысканной нежностью, которая все-таки не могла смягчить того горького чувства, которое оставалось в душе генерала после таких обедов, где с ним были только официально вежливы и где от него сторонились. Зато беседы с государем стали постоянными. С глаза на глаз государь мог рассыпаться в любезностях по адресу Наполеона, стремясь тем самым смягчить неласковое отношение со стороны аристократии. Правда, в конце концов, Савари стали принимать, но это было сделано по личному настоянию Александра. Положение Савари оставалось по-прежнему тяжелым, но возможность доступа в салоны позволила ему лучше и ближе познакомиться с настроением общества. Савари был недурной наблюдатель, и некоторый черты в настроении общества подмечены им верно. Савари указывает на отдаленность и враждебность общества к трону. Для него вне всякого сомнения существование английской партии, враждебной Наполеону и Александру. От него не скрылось то важное значение, которое играли русские женщины в салонах, и для поворота общественного мнения следовало бы сначала изменить чувства «красавиц» по отношению к Франции. Савари сближается с Нарышкиной, «предметом отдохновений» государя, и через нее дает государю советы, предостерегает его от окружавших лиц. Он говорит о готовящемся покушении на государя, дает советы почистить министерства и удалить недовольных. Александр оставался глух к советам Савари. Его не страшили слухи о возможности перемены династии. Все равно они не могут изменить его политики, его планов. «Если эти господа имеют намерение отправить меня на тот свет, — говорил Александр Савари, — то пусть торопятся; но только они напрасно воображают, что могут меня принудить к уступчивости или обесславить. Я буду толкать Россию к Франции, насколько я в состоянии это сделать. Не судите об общественном мнении по разговорам некоторых бездельников, в которых я больше не нуждаюсь, к тому же слишком трусливых, чтобы предпринять что-либо. Здесь недостает для этого ни ума, ни решимости. Хуже тому, кто идет непрямым путем». Дипломатические разведки Савари дали свои результаты — они сблизили оба двора и отчасти укрепили союз, несмотря на враждебное отношение к нему общества. Но такое впечатление было чисто внешнее. На самом деле, сам Александр I тяготился союзом, и сочувствие ему было вызвано только обстоятельствами. Настоящее отношение Александра к союзу больше всего сказалось в выборе посланника. По желанно Наполеона, ответственный пост был предложен кн. Куракину, но последний отказался и остался послом в Вене. Выбор государя пал на генерала Петра Александровича Толстого, убежденного противника франко-русского союза и совершенно неспособного к тонкой дипломатической игре. Толстому не хотелось ехать в Париж, но, уступая просьбам государя, он согласился, так как государю, по его словам, был «нужен не дипломат, а храбрый честный воин, а эти качества принадлежат вам». Государь был прав, раз все нити русской международной политики находились в его руках. Толстому была дана соответствующая инструкция, выясняющая основной характер русской внешней политики. Главными ее принципами остаются «начало справедливости, бескорыстие и непреложная заботливость о сохранении союзников». Затем, давая обзор отношений и условий, приведших к миру с Францией, государь писал: «Я желаю поддерживать с неослабным вниманием связи, установившиеся теперь между обеими империями, даже стараться об упрочении их при каждом случае, где дело коснется наших взаимных выгод, и по возможности избегать всякого повода к неприятным пререканиям, которые могли бы нарушить доброе согласие, столь счастливым образом между нами восстановленное. Вот, по моему мнению, самые лучшие средства, чтобы обоюдно достигнуть цели и извлечь пользу из восстановления сношений России с Францией». Если по отношению к Франции рекомендовалось поддерживать дружеские отношения, то это было собственно выполнимо при условии выполнения двух требований России: эвакуации Пруссии французской армией и расширение русской границы до Дуная. Только при этом условии молодой союз мог окрепнуть. Толстой правильно понял и скрытые враждебные чувства Александра и свою роль защитника Пруссии, считая ее возрождение одним из условий ослабления влияния Наполеона в Европе, и с этой точки зрения относился к Наполеону и его правительству. Приходилось подумать и о замене Савари более подходящим для общества человеком. Выбор пал на Коленкура. Нельзя не признать выбор удачным. Принадлежа по рождению к старой аристократии, отличаясь безусловно изысканным внешним обращением, новый посол имел все данные для успеха в обществе. Большие средства, данные ему в его распоряжение Наполеоном, позволяли ему устраивать балы и праздники, поражая воображение роскошью и привлекая к нему сердца аристократии. Коленкур должен был общественное мнение направить в сторону Франции, хотя в возможности последнего сомневался Савари при условии существования континентальной системы, так как купечество и дворянство обязано Англии своим состоянием. К тому же Англия поставляет необходимые жизненные предметы, заменить которые Франция не в состоянии благодаря слабому в ней развитию промышленности. Вот почему Савари пессимистически смотрит на возможность поворота общественного мнения в сторону Франции. Пока Савари был в Петербурге, Россия предложила Англии свое посредничество, которое, конечно, было отклонено. И как бы предупреждая действия союзников, желавших силою принудить Данию приступить к континентальной системе, английское правительство отдало приказ своему флоту бомбардировать Копенгаген и захватить датский флот. Это была крупная неудача Наполеона, однако сумевшего в столь критический для него момент проявить необходимое хладнокровие и выдержку. В ответ на бомбардировку Копенгагена, Наполеон побуждает Россию исполнить условия мира и отозвать посла.