Ноябрь, в снегу
Дорогая Ильза!
Как ты, вероятно, уже узнала из сводки вермахта, сейчас здесь сложилась опасная ситуация. Но мы уверены, что нам удастся блокировать прорвавшегося противника. Не может же без конца так продолжаться, что летом на Востоке мы атакуем, а зимой по тому же самому маршруту отходим. Нынешняя зима, кроме того, не такая уж суровая, да и находимся мы намного южнее, чем тогда под Москвой.
Ты должна быть теперь храброй девочкой. Об отпуске пока нечего и думать. Пришли мне, пожалуйста, сигареты.
Дорогая Эрика!
В то время, как у вас собирают урожай свеклы, здесь у нас уже лежит снег. По всему чувствуется, что нас вновь ожидает зима вместе со вшами.
Нашему ребенку уже полгода. Когда он родится, я хотел бы непременно приехать домой, чтобы повидать его. Должна же эта война когда-нибудь закончиться.
Если же военное счастье от нас отвернется, и Красная Армия ворвется в Восточную Пруссию, то вы должны бежать оттуда со всех ног, иначе произойдет нечто ужасное. И относитесь хорошо к военнопленным.
Никогда еще снег не был таким белым, как в то воскресное утро… И все-таки где-то нашлось одно пятно. Это был человек, который лежал, скорчившись в снегу, лицом вниз и в военной форме… Черно-красный, весь залитый спекшейся кровью, у него были абсолютно мертвые волосы…
19 ноября, когда началось русское контрнаступление, вовсю хозяйничала зима, и давно уже миновал золотой октябрь. Красной Армии удалось, наконец, добиться того же, что немцы сами так часто применяли на практике: то есть создать котел возле Сталинграда, вначале очень объемный и вместительный, но затем он стал сужаться.
— Слава Богу, что мы находимся по другую, внешнюю сторону котла, — написал Вальтер Пуш, когда они покинули величественный, тихий Дон, который стал вдруг столь шумным. Нет, это не было бегством, пока что это еще был упорядоченный отход к небольшой реке под названием Оскол, по которой уже шел ледоход.
— Летом вперед, зимой назад, — ругался Годевинд, — и каждый раз это сопровождается кровопролитием.
Они заняли позицию на западном берегу Оскола, вновь окопались в снегу и в промерзшей земле. На другой стороне реки не утихал огонь, то и дело русская артиллерия стреляла через водную гладь. Большинство снарядов взрывались прямо в воде и убивали всю рыбу, некоторые из них поднимали фонтаны песка на берегу.
А затем наступило то самое воскресенье. При раздаче еды лейтенант разъяснил, что севернее их позиции русские переправились через Оскол и захватили деревню на западном берегу. То есть создали там свой плацдарм. Им поручено ликвидировать его и позаботиться о том, чтобы западный берег и дальше оставался в немецких руках. Итак, после завтрака все должно было начаться.
Это был один из тех пасмурных дней, когда нельзя было различить, где восток и где запад. Легкая снежная поземка кружилась в воздухе, ветер дул через реку.
— Может статься, что русские вновь отошли на другой берег, — предположил с надеждой Вальтер Пуш.
— Да, это, возможно, — изрек Годевинд. — Но они могут ждать нас в избах, а также притаившись за стенами и заборами.
— Дома у нас уже празднуют адвент,[67] — подумал Роберт Розен. — Скоро твой день рождения, ребенку твоему, находящемуся в утробе матери, уже семь месяцев, а ты здесь должен очищать плацдарм от врага.
Во мгле деревня едва различалась, внезапно показались первые светло-серые хаты, но выстрелы пока не звучали. Они рассредоточились цепью и стали обходить деревню справа и слева, но выстрелов так и не было. На центральной улице деревни им не встретился ни один человек, не было даже собак. Дым из печных труб не шел, то есть это была обезлюдевшая деревня, и выстрелы тоже не раздавались.
— Ну, что я говорил, — с облегчением констатировал Вальтер Пуш. — Русские вновь смылись.
В этот момент с грохотом захлопнулась дверь в одном из домов. Тотчас же выстрелами они проделали в ней около двадцати дырок. Но всему виною оказался лишь ветер.
Как и полагалось в таких случаях, они стали обходить дома, но везде находили лишь разгром. Обнаружили двух мертвых собак и живую кошку, но выстрелов так и не было.
На околице деревни, там, где улица спускалась к берегу реки, им открылась картина, от которой перехватило дыхание. Немецкие солдаты висели на заборе, как снопы пшеницы после сбора урожая. Их тела были распороты штыками, шеи стянуты веревками, так их и подвесили к штакетнику. На морозе их тела окоченели и с громким стуком раскачивались на ветру. Волосы у всех стали белыми от насыпавшегося на них снега, стальные каски лежали у их ног, в некоторых из них были замерзшие человеческие экскременты. На снегу виднелись следы желтой мочи, как будто собака здесь подняла ногу.