Когда я приеду в отпуск, то женюсь на Эрике, надеюсь, это произойдет в первые месяцы нового года. Было бы здорово, если бы ты в день нашей свадьбы исполнил что-нибудь. Если тебе ничего не придет в голову, спроси у учителя Коссака, который знает множество песенок и стихов. Но это должно быть что-нибудь веселое.
Плохое настроение. На Востоке все полыхает, немецкие войска отступают. Мы вынуждены повторно идти той же самой дорогой, по которой шли осенью и в распутицу. Только в этот раз мы идем по снегу и в обратном направлении.
Мы оборудуем блиндажи, которые рассредоточены по огородам. Свыше половины домов сожжены, некоторые жители убежали в леса, другие сгрудились в еще уцелевших хатах. Наш штаб занял единственный прочный дом, там же располагаются канцелярия и медпункт.
По вечерам мы ходим в деревню играть в карты. Часть солдат рассаживается у караульного помещения и слушает «Белградского часового»[37] до тех пор, пока там не проиграют сигнал «Отбой» и не прозвучит песня «Лили Марлен». Когда мы начинаем подпевать, русские выходят из своих домов и слушают. «Лили Марлен» им тоже знакома.
Вчера раздавали первые зимние шерстяные вещи, собранные на родине. Мне достался свитер ручной вязки, и надо же, что я еще обнаружил? Там была записка от некой Хельги Штюрценберг. К сожалению, отсутствовал адрес, иначе я написал бы этой женщине благодарственное письмо. Боюсь только, что из шерстяного свитера Хельги Штюрценбург скоро полезут вши. Сейчас, в зимнюю пору, этот кошмар несколько уменьшился, русские вши тоже не любят холодов. Но как только мы подсаживаемся к огню, то они тотчас же дают знать о себе.
Мы идем вдоль поля, на котором стоят занесенные снегом скирды с овсом, собранные прошлым летом. Что с ними будет весною? Кто станет сеять и убирать урожай?
Сейчас середина января, но я уже ощущаю, что дни становятся длиннее. К началу трехдневного поста погода должна поменяться. С нетерпением жду, какой она будет на сретенье.
В горящей России
Дорогая Ильза!
Я сплю на полу, потому что иначе меня заедят клопы. Какой-то ужас с этими насекомыми. Здесь все завшивлено и полно клопов, то есть картина такая, какой мы никогда не видели в Германии. Если мы когда-нибудь приедем в отпуск, то жены сразу же засунут своих мужей в ванну вместо того, чтобы их обнять. Возможно, они вдобавок еще и скажут: «Катись к черту, российский пришелец!» Я радуюсь, правда, тому, что в огнях пожарищ, которые мы видим на каждом шагу, сгорают также вши и клопы.
В промороженной России
Дорогая Ильза!
Как раз сейчас по шоссе движется огромный поток, но, к сожалению, в обратную сторону. Между нами и русскими создалась большая ничейная зона, все селения сожжены. Небо по ночам мерцает багровыми отблесками. Какая ужасная война!
Мы сидим в теплом помещении, а снаружи мимо нас едут или идут целые колонны. Лица у солдат замотаны тряпками, лишь у самых глаз оставлена узкая щелочка. Часть бойцов хромает, потому что обморожены ноги. Немецкие солдаты никогда не забудут эту зиму в России.
Вчера мы проходили через деревню, где солдаты повесили на дереве женщину. Говорят, что она вела подрывную пропаганду против немцев. С такими субъектами не церемонятся. Чаще видно мужчин, повешенных на деревьях, но в этот раз впервые среди них оказалась и женщина. В общем-то, было странное чувство, но, в конечном итоге, мы посмеялись над этим.
Висевшая на дереве женщина, над которой Вальтер Пуш мог даже посмеяться, в дневнике моего отца не упоминается. Также как нейтральная полоса с горящими деревнями и преследующими немцев сибиряками. Может быть, он не обратил внимания на эти случаи или стыдился марать ими бумагу?
На географической карте, висящей на стене, ширится бедствие той зимы. Появляются новые названия: Вязьма и Брянск. Местность между Смоленском и Москвой больше уже не предстает белым пятном, она покрыта разноцветными брызгами: преимущественно красными, как кровь, и черными, как зола. Мой отец побывал в Бородино и написал учителю Коссаку: мы находимся там, где уже однажды гостил Наполеон.