Затем предложил на обсуждение совета вопрос: «Ожидать ли нападения в неудобной позиции или уступить неприятелю Москву»?
Барклай объяснил, что в занятой нами позиции, нас наверно разобьют и все, что ни достанется неприятелю на месте сражения, будет потеряно, при отступлении через Москву. «Горестно оставить столицу», – продолжал Барклай, – «но если мы не лишимся мужества и будем деятельны, то овладение Москвою приготовит гибель Наполеону». Он советовал отступить по дороге к Нижнему Новгороду, чтобы сохранить сообщение, как с Петербургом, так и с южными губерниями империи.
Бенигсен возразил: «Обдуманы ли последствия, могущие произойти от уступления Москвы и сопряженных с тем бесчисленных потерь для казны и частных лиц? Обсуждено ли впечатление, какое произведет событие сие на народный дух, имеющий столь сильное влияние на средства продолжать войну? Приняты ли в уважение затруднения и опасности, предстоящие армии, при проходе через Москву, когда неприятель будет идти по нашим пятам? Стыдно оставить столицу без выстрела. Если мы на это решимся, то не будет ли это сознанием, что мы проиграли Бородинское сражение, поэтому я предлагаю: собрать ночью все силы, на левом крыле и идти на центр Наполеона… Если же нам придется отступить после сражения, то должны идти на Калужскую дорогу, для препятствия сообщениям неприятеля».
Барклай-де-Толли отвечал: «Ежели намеревались действовать наступательно, то заблаговременно следовало бы иначе расположить армию, а теперь уже поздно. Трудно устроить ночью войска, скрытые в глубоких оврагах, а между тем неприятель может напасть на них. Армия потеряла большую часть генералов и штаб-офицеров; многими полками командуют капитаны»…
С Бенигсеном согласились: Дохтуров, Уваров, Коновницын и Ермолов; с Барклай-де-Толли – граф Остерман и Толь. Граф
Остерман сказал: «Москва не составляет России; наша цель не в одном защищении столицы, но всего отечества, а для спасения его главный предмет есть сохранение армии».
Военный совет в Филях в 1812 году. Художник А. Кившенко.
Раевский, находившийся в арьергарде, прибыль на совещание после всех. – «Я устал», – сказал главнокомандующий, – «генерал Ермолов, объясните, о чем идет дело».
Раевский, впервые тогда узнал, что предметом совещания было: принять ли сражение или оставить Москву. Раевский сказал: «Ежели наша позиция отнимает у нас возможность пользоваться всеми нашими силами, если уже решено дать сражение, то выгоднее идти навстречу неприятелю, чем ожидать его. Это есть лучшее средство расстроить план его атаки, но как наши войска непривычны к маневрам, то мы можем только на малое время замедлить вторжение Наполеона в Москву. Отступление же после сражения через такой обширный город, как Москва, может расстроить нашу армию. «Россия не в Москве, а среди сынов она». Следовательно, более всего должно беречь войска. Мое мнение: оставить Москву без боя. Впрочем, я говорю как солдат, предоставляю князю Михаилу Илларионовичу решить, какое влияние в политическом отношении может иметь занятие неприятелем Москвы?
Выслушав различные мнения, Кутузов заключить заседание словами: «С потерею Москвы не потеряна Россия. Знаю, ответственность обрушится на меня, но я жертвую собою для блага Отечества». Сказав это, он встал со стула и добавил: «Приказываю отступать».
По окончании совета, Кутузов остался один. Он ходил взад и вперед по избе, когда вошел к нему полковник Шнейдер, находящиеся при нем 20 лет безотлучно.
Пользуясь правом свободного с ним разговора, он старался рассеять его и заводил речь о разных предметах. Слова его оставались без ответа. «Где же мы остановимся?», – спросил он, наконец, будто пробужденный вопросом, Кутузов подошел к столу, сильно ударил по нем и сказал с жаром: «Это мое дело; но уж доведу я проклятых французов, как в прошлом году турок, до того, что они будут есть лошадиное мясо»!