Вот почему на речке-ряби,В ракитах ветер-АлконостПоет о Мекке и арабе,Прозревших лик карельских звезд.
Все племена в едином слиты:Алжир, оранжевый БомбейВ кисете дедовском зашитыДо золотых, воскресных дней.
Есть в сивке доброе, слоновье,И в елях финиковый шум, —Как гость в зырянское зимовьеПриходит пестрый Эрзерум.
Китай за чайником мурлычет,Чикаго смотрит чугуном…Не Ярославна рано кычетНа забороле городском, —
То богоносный дух поэтаНад бурной родиной парит;Она в громовый плащ одета,Перековав луну на щит.
Левиафан, Молох с Ваалом —Ее враги. Смертелен бой.Но кроток луч над Валаамом,Целуясь с ладожской волной.
А там, где снежную ПечоруПолою застит небосклон,В окно к тресковому поморуСтучится дед – пурговый сон.
Пусть кладенечные изломыВрагов, как молния, разят, —Есть на Руси живые дремы,Невозмутимый, светлый сад.
Он в вербной слезке, в думе бабьей,В богоявленье наяву,И в дудке ветра об арабе,Прозревшем Звездную Москву.
Петр Васильевич
Орешин
(1887–1938)
«Вспыхнуло вешнее пламя…»
Вспыхнуло вешнее пламя,Степи да небо кругом.Воля, не ты ли над намиМашешь высоким крылом?
Шире лесные просторы,Ярче просторы земли.Новые речи и спорыВ поле жнецы повели.
Хижина светом объята,Радость, как брага, хмельна.Ходит по розовым хатамНовая сказка – весна.
Стану сейчас на колени.– Вольная, слава тебе!Светлые вешние тениХодят по новой избе.
Дед
В полях по колосьям – колдующий звон,Поспел, закачался в туманах загон.
Гадает по звездам старуха изба,На крыше – солома, на окнах – резьба.
За пламенным лесом толпа деревень,С плетнем обнимается старый плетень.
Мурлычет над речкой усатая мгла,С седым камышом разговор повела.
В колодец за пойлом полезло ведро.Горит за погостом жар-птицы крыло.
Горит переметно у дедовых ног,А хлеб по полям и зернист, и высок.
Жует, как корова, солому серпомНевидимый дед в терему расписном.
Волосья – лохмотья седых облаков,Глаза – будто свечки далеких веков.
На третий десяток старуха в гробу:Поджатые губы и венчик на лбу.
Остался на свете невидимый дед,В полях недожатых лазоревый свет.
Народу – деревня, а дед за селомЖивет со своим золотым петухом.
А ляжет на стол под божницею дед, —Погаснет над рожью лазоревый свет.
За меру пшена и моченых краюхСпоет панихиду дружище-петух.
Придет в голубом сарафане весна,Опять в решете зазвенят семена.
На полке, в божнице – зеленая муть,Зеленая проседь, – пора отдохнуть:
Под саваном дед безответен и глух,Без деда зарю кукарекнул петух.
Деревенский учитель
В селеньях, где шумят колосьяИ сохнут избы на буграх,Идет он рожью, льном и просом,В простой рубашке и в очках.
Прозрачна даль. Туман не заститТропы зеленый поворот.И он идет, влюбленный в счастье,В лесные зори и в народ.
Раздвинет пальцами спросонкаКамыш зеленый кое-где.И отразится бороденкаВ заколыхавшейся воде.
Туман упал, но мысли ясны,Они горят, как зорный куст.Какой-то парень не напрасноСнял пред учителем картуз.
И ветер треплет кудри этиЖелтее скошенного льна.На избы темные в рассветеЗаря упала, как волна.
Напрасно старые судачат,Не им идти в далекий путь.Веселым смехом глаз ребячьихПолна учителева грудь.
В очках, он зарослью исконнойВедет в грядущие века.Весной через камыш зеленыйУйдет из берегов река!
«Если есть на этом белом свете…»
Если есть на этом белом светеВ небесах негаснущих Господь,Пусть Он скажет: «Не воюйте, дети,Вы – моя возлюбленная плоть!
Отдаю вам все мои богатства,Все, что было и пребудет вновь…Да святится в жизни вашей братствоИ в сердцах – великая любовь!»
Он сказал. А мы из-за богатстваЛьем свою бунтующую кровь…Где ж оно, святое наше братство,Где ж она, великая любовь!