Мой отец: безобидный идиот
Как вы скоро узнаете, мне было не так уж много лет, когда я обнаружил — весьма драматичным способом — что не хочу быть никем, кроме как шеф-поваром, настоящим мастером кулинарных искусств; действительно, их волшебство и тайна, их ревниво охраняемые секреты, великолепие их техники и инструментов интриговали и очаровывали меня даже еще до того, как я стал достаточно высоким, чтобы дотянуться до ручки двери в кладовку. Будучи ребенком — действительно не знаю почему — я обычно проводил часы, слоняясь по кухне: отмеряя, взвешивая, принюхиваясь, пробуя, сочиняя; мой отец, — самое безобидное, что можно сказать о нём — это то, что он безобидный идиот, — тратил много энергии, пытаясь убедить и склонить меня к тому, что он считал более подходящими увлечениями, вроде заводных поездов или футбола. Я помню единственный случай, когда он исполнил акт благородного насилия надо мной — за некий незначительный домашний проступок, природа которого ускользнула из моей памяти. Он бил меня по голым ягодицам битой для крикета; эту биту он купил на мой одиннадцатый день рождения в тщетной надежде, что она может пробудить во мне интерес к игре. Он заставил меня снять штаны и трусы, и лечь поперек подлокотника его любимого кресла, мое лицо уткнулось в пухлое пружинистое сидение. Я все еще вспоминаю запах теплой, потертой кожи, обогащенный пикантным острым запахом пота с его задницы, впитывающегося годами.
Он прописал мне три крепких удара, но мне не было больно. Моя мама стояла позади него, сжимая руками свое горло; она издавала странный звук, жуткий пронзительный выкрик каждый раз, когда бита опускалась на мои обнаженные ягодицы. Я счел этот странный ритуал непостижимо возбуждающим; теперь, полагаю, я бы сказал, что это был эротический опыт. Затем, отложив биту в сторону (и достаточно тяжело дыша), мой отец сделал странную вещь: он потянулся к низу моего зада и сжал мою маленькую мошонку в своей руке, бесстыдно исследуя ее, нежно массируя ее кончиками своих пальцев.
— О да, да, отлично, — прошептал он. — Отличная парочка! Никогда не забывай, что Бог дал тебе яйца, Орландо.
Тепло и мягкость его руки были чрезвычайно приятными, когда он сжимал и массировал мою мошонку, и я был весьма огорчен, когда он прекратил делать это через секунду-другую. В тот вечер, оставшись один в своей спальне, я схватил себя между ног точно так же, как он схватил меня, нежно сжимая и потирая. Это случилось со мной, когда я воскресил в памяти эту восхитительную scena,[24] которую мой отец должен был наверняка счесть столь же всецело эротической, как и я, хотя никто из нас не смог бы (по различным причинам) классифицировать ее как таковую. В любом случае, подобное никогда не повторялось.
— Любовь — это священная штука, — сказал он мне однажды, неожиданно войдя в мою комнату, избавляя меня от вступления, которое, как я ожидал, должно быть в беседе мужчины с мужчиной о так называемых «фактах жизни». (Не были ли они, скорее, всего лишь возможностями?)
— Никогда не стыдись тех чувств, которые женщина вызывает в глубине твоей души, Орландо.
— В глубине чего?
— Все это так, как задумал Бог. Никогда не стыдись этого, и никогда не злоупотребляй этим; держи себя чистым, целомудренным и мужественным, и ты оценишь действие любви во всей полноте, когда придет твое время испытать это.
Излишне говорить о том, что я счел этот лакомый кусок грубого домашнего сексуального обучения мучительным и стеснительным.
— Я был девственником в нашу первую брачную ночь, — продолжал он, — так что радость этого пришла ко мне как чудесное озарение. О, ты будешь прельщен, как и все мы — но инстинктивно ты должен сопротивляться, Орландо! Не оскверняй свое тело так же, как это делают некоторые молодые люди; что они могут знать об акте любви? Значение имеет любовь, Орландо, а не биологические потребности.