— Я просто должна была прийти, — в конце концов произнесла она.
— Печальный случай преследования, — заметил я.
— Да, — согласилась она. — У меня не слишком хорошо получается, правда?
— Нет, — ответил я. — Может, это требует тренировки.
— Но ты был ответственен за мою смерть, снова и снова, раз за разом, Конрад, и как я могу тебе это простить? Как я могу? — возразила она.
— Я знаю, — с тяжелым сердцем согласился я.
И я знал, что как бы ни было прозаично ее теперешнее призрачное присутствие, в эту самую минуту преследование только началось, в эту самую ночь ее привидение снова неминуемо выпустит на волю водопады моей жизни, и боль будет расти и становиться сильнее, резче, и лишит меня сна на каждую божью ночь на все последующие годы. Если я проживу так долго.
— Ну так, — сказал я, — что дальше?
Она приподняла бровь. Ее холодная рука дотронулась до моего плеча. И я непроизвольно вздрогнул.
— Трахнемся в последний раз? — спросила она.
— Трахнемся как в милость.
— Называй это так, — согласилась она.
— Ты хотела позволить мне сделать это в ту ночь, — сказал я. — Но я ушел и предал тебя первым, так что мне не досталось и этого.
— Может быть, — сказал призрак Кэй.
Меня переполняла тоска. И нахлынувшая нежность.
Ее рука прикоснулась к моей.
— Идем, — сказала она и повела меня к пляжу.
И вот он я. Около четырех утра, на пляже, в Карибах, следую за женщиной, которой больше не существует. Я знаю, что мне это не снится. Никакого шанса. Но разве сумасшедшие не доказывают каждый раз, что они нормальны, и именно это является доказательством их сумасшествия? Это не Кэй — и это Кэй. Я мысленно балансирую, отторгая это и безумно пытаюсь принять.
— Ложись, — просит она, когда мы уже в нескольких ярдах от приливающих и отливающих ночных волн, тихо скользящих по берегу. Просто Как в «Отсюда до вечности», только все в темноте. Но луна полная, она освещает ее лицо, как прожектор на зловещей сцене, и только я один в качестве зрителя. Она, конечно, звезда. Призрак славы.
Я опускаюсь на колени. На рассыпчатый песок, все еще теплый от дневного непрекращающегося солнца. Ее руки мягко снимают с меня шорты, и Кэй, в свою очередь, становится на колени и берет у меня в рот. Член окружен льдом. Но все еще может реагировать. Слабо. Но скоро я привыкаю к прохладным объятиям ее языка, узнаю замороженную мягкость губ, а она так прекрасно дразнит мой член. Она не потеряла особенности своих прикосновений, я вижу это. Ее шелковые волосы касаются моего живота, и я беспорядочно скольжу пальцами сквозь мириады вьющихся локонов, пересчитывая, лаская каждый изгиб ее светлых струящихся волос. Такая же, какой была и раньше, замечаю я. Ее мягкая завивка, в отличие от фотографии в газете (статья о молодой женщине, мечущейся между семьей и карьерой, в которой она выражает свои сожаления о том, что пережила тридцатилетний рубеж и все еще бездетна, потому что потратила все эти годы на работу, которую теперь бросила), где ее волосы были прямыми. Разве призраки тоже посещают парикмахера?
Я закрываю глаза и приказываю своей эрекции стать полной. Чтобы добиться эрекции вопреки холоду, который теперь сочится сквозь мой член, я мысленно изменяю ей. Я думаю о другой Кэй, о той, которой она была, когда была жива, о том, как ее язык покрывал мой член слюной, когда она отсасывала у меня во всех этих отелях. «Траст Хаус Форт» в Хитроу, «Кимберлэнд» около Марбл Арч, «Старое судно» в Брайтоне, комната на верхнем этаже в клубе «Гручо» на Дин Стрит.
Мой член увеличивается и теперь почти достает до ее горла. Зубы Кэй покусывают меня, опасливо и нежно, потому что ей нравится моя структура, она чувствует, как с каждым прикосновением языка, с каждым поцелуем я все дальше вторгаюсь в ее рот. Ее руки, ледяные, гладят мои яйца, один палец пробирается на юг, чтобы поддразнить промежность, и она позволяет мне сделать один долгий, мучительный толчок, от которого почти давится.
Она знает, о чем я думаю. О номерах отеля в нашем общем прошлом.
Она говорит. Это невозможно, потому что мой член все еще погружен глубоко в ее рот, пронзает ее горло.
— Ты думаешь обо всех этих номерах отелей, правда?
В ответ я молча киваю.
— Ты обещал мне номер в отеле на юге Франции, в Амстердаме, в Нъю-Орлеане, в Нью-Йорке, в Сиэтле, в Ванкувере, даже на Карибах… — последнее без тени иронии.
Я обещал. Но все наши встречи происходили самое большее в радиусе ста миль от Лондона. Мы оба были повязаны семьями. Мы оба изменяли. Обещания ничего не стоят.
Теперь я вполне твердый, а ее прохладные губы продолжают свою механическую работу. Я открываю глаза и отвожу пальцы от ее спутанных волос, кладу одну руку на плечо. Ее кожа влажная, клейкая, совсем другая.
Она отклоняется назад, и мой член вываливается из ее минутой раньше жаждущего рта.
— Выеби меня, — приказывает она.
Ложится на песок, раскидывает руки и широко расставляет ноги. В полумраке я едва могу разглядеть ее пизду, отверстие, которое я так хорошо знаю, карту моего позора и ее внутренней красоты. Я склоняюсь над ней. Я уже теряю эрекцию. Но беру себя в руки и протискиваюсь в нее. Невыносимый холод ее внутренностей бьет меня, как замороженный молоток, и я безнадежно уменьшаюсь. Я заставляю себя оставаться внутри нее и приказываю своему члену снова ожить. Крепко зажмурив глаза, я вызываю свои лучшие воспоминания о другой Кэй, о том, как играл с ней, как ее лобковые волосы вились сотней вихрей, о сокрушительных цветах внутренних стенок, когда я последовательно исследовал ее глазами, языком, пальцами, снова и снова, во всех « этих комнатах, которые были моими воспоминаниями.
— Выеби меня! — кричит она.
И я со всей нежностью этого мира, которую могу вызвать из глубины своей души, трахаю живую Кэй. Мертвая Кэй не отвечает на мои тщетные толчки. Ее лицо не освещается ни наслаждением, ни болью. Ее тело словно кусок льда, на который я непристойно бросаюсь.
— Выеби меня жестче! — яростно настаивает она.
Я делаю это. Снова, и снова, и снова. Мой член настолько холодный, что я едва его чувствую, как будто это уже не часть меня. Спящий уголок моего разума вызывает в памяти статьи об исследователях-полярниках, которые потеряли пальцы рук, пальцы ног, уши. Хотел бы я знать, можно ли отморозить пенис?
Я помню пот, голос Кэй, которая занимается любовью, вздохи, мое любимое «О господи!», глубину желания в ее глазах, и мы охотимся друг на друга, как животные, на полу офисов или в ванных комнатах. Мертвая Кэй принимает мою атаку с безразличием.
— Как кусок мяса, ага, — читает она мои мысли.
Гнев растет во мне, и это вызывает отчаянную эрекцию, и я превозмогаю боль в конечностях и наконец оживляю в памяти отдаленный и забытый синапс, плачевную волну похоти, и эта похоть, высвобожденная, течет сквозь мои изнуренные кости и мускулы, и, словно улитка, ползет в главный район моих почти что импотентских гениталий.
— Выеби меня в этот последний раз! — кричит она, этот звук может разбудить мертвого, а за тем говорит уже на пониженных тонах: — Этого ты хотел, Конрад, трахнуться в последний раз, финальный секс, разве нет?
Я кончаю.
Я удивлен, что моя сперма не замерзает в момент эякуляции. Чувствую, как она разбрызгивается по моему животу. Вязкая. Тягучая. Виновная. Вскоре мои яйца пачкаются в этой сперме, потому что Кэй растворяется, мало-помалу, деталь за деталью, в морской голубой ткани тропической ночи.
— Ты никогда не должен был убивать меня в своих книгах, Конрад, — шепчет она, почти растворившись, рассеявшись, как призрак, впрочем, она и есть призрак. И, купаясь в своих собственных выделениях, я с ужасом осознаю, что у меня даже не было возможности снова вблизи посмотреть на ее пизду или на острые дюны ее маленьких грудей. Но призраки — это ночные создания, проявления тьмы, и их цель, конечно, пробудить в нас тоску по мертвецам и заставить нас, грешников, страдать. Снова и снова.