- Правильно, - подтвердил Гай. - Вы видите, я по старой дружбе - фирма "Дрейфельс и Гай", вы не забыли? Мой Бог, сколько воды утекло - играю в открытую. Да, мир с Россией нам нужен, но и России он нужен не меньше. Он нужен ей больше, он нужен ей во что бы то ни стало. Я говорю с вами сейчас как офицер с офицером, мы сговорились забыть на время о большевиках. Начистоту! Воевать вы не можете. Россия истощена вконец, у вас нет снарядов, нет провианта, нет оружия - у вас ничего нет... У вас нет даже возможности посылать на убой пресловутую "серую святую скотинку", потому что она стала бодаться. Скольких уже поддела она на рога? Штыки смотрят не в ту сторону, Дрейфельс...
Дрейфельс молчал. Что сказать этому Гаю? Он прав. Слепой - и тот увидит.
- Да и на что вам война? - продолжал вкрадчиво Гай. - За вами и так шестая часть света. Вы и с ней не умели управиться. Богатства не тронуты. Их хватит на десять поколений. Царьград, проливы? Щит Олега?! Романтика для идиотов: реальных интересов там нет.
Дрейфельс закусил губу:
- Союзники не допустят выхода России из войны.
Этого не надо было говорить. Дрейфельс тотчас понял ошибку. Но было уже поздно. Глаза Гая стали насмешливыми до наглости.
- И вы дадите вести себя на поводу на заведомый убой? Великая держава на положении раба-гладиатора? Вы сказали не подумав, Дрейфельс. Неужели чувство не только здравого смысла, но и национальной чести слабее у генералитета российского, чем у этих санкюлотов? Они стоят на собственных ногах, ваши каторжники, будем к ним справедливы.
- Не играйте на этой струне, - перебил Дрейфельс. - Она фальшивит. Ваша разведка знает достаточно: ежели даже Духонин... кончит с комиссарами, большевики останутся, эта зараза пошла уже глубоко... И без союзников мы... не сможем...
- А мы? - Гай поднял брови. - Я полагал, что вы поняли меня. Отчего вы полагаете, что мы будем менее верными союзниками вам в борьбе с большевизмом, чем, скажем, французы? Мы сговоримся об этом в два счета. Взвесьте. То, что я предлагаю, выгодней всего, что может предложить вам Антанта.
Он посмотрел на часы браслетом на загорелой, но холеной руке.
- Ого! Мы заболтались. Мне пора. Сейчас обед. За обедом у вас будет время подумать. Ведь заседание военной секции вечером. Вы возьмете на себя труд переговорить с господами офицерами? Я имею возможность доставить эстафету генералу Духонину очень надежно и быстро. В условиях перемирия, которые вы нам представите, вы не будете слишком требовательны, не правда ли? Не надо ссориться. Генерал Гофман, к сожалению, сторонник войны a outrance против России, он боится шестой части света, под боком у немцев, говоря между нами. Не надо дать ему повод сорвать переговоры. При сорванном мире в России сейчас не удержится никакая власть. Итак: коллективное воздействие на Духонина, поскольку он слишком в руках у союзников, немедленное перемирие, чтобы поставить его перед фактом... и союз против большевиков. Есть?
- Я подумаю, - хмуро сказал Дрейфельс.
Взгляд упал на щетку. Он вспомнил и стиснул зубы.
- Думайте, думайте, - весело отозвался Гай. - Я не сомневаюсь в итоге. Ваш капитал не погибнет только в том случае, если он будет вложен в акции фирмы "Дрейфельс и Гай". Я не о вашем личном капитале говорю, само собой разумеется: это - государственный вопрос. До приятного свидания в гарнизонном.
У Дедякова, как на грех, перед самым выходом оторвалась на непоказанном месте пуговица, пришлось пришивать. И так как Олич, оставшийся дожидаться товарища, был того мнения, что делегатам бегом бежать неудобно, они чуть не опоздали к обеду. Они вошли в гостиную гарнизонного Брестского собрания в тот самый момент, когда "высочайший" принц Леопольд Баварский, высокий старик, в звездах и крестах, в предшествии Гофмана, в сопровождении Гая, уже подходил к советской делегации; Олич и Дедяков успели пристроиться к своим незаметно, так как стояли советские не в шеренгу, как австрийцы, болгары и турки, а по-вольному, кучкой. Леопольд поговорил со "старшими", приветливо скаля бульдожьим оскалом желтые, но крепкие еще клыки, и с особой любезностью обратился к Биценко. Биценко и в самом деле была хороша - в синей простой блузе, волосы небрежным узлом брошены назад, простая, крепкая.
Леопольд говорил старательно и долго.
Биценко ответила в отрыв:
- Не говорю по-немецки.
Олич от восторга чуть не хлопнул себя по коленке:
- Девушка что надо!
Леопольд заговорил опять. Гай перевел поспешно:
- Его высочество изволит спрашивать: чем вы занимались до революции?
Биценко блеснула белыми своими, ровными, как один, зубами:
- На каторге была.
Гай потемнел. На короткое и тихое его слово прошло движение по сдвинувшимся вокруг Леопольда офицерским рядам, принц молча пожевал сухими своими старческими губами. Но в разговор вдвинулся турок, Цекки-паша, генерал от кавалерии. Расцветив улыбкой лицо, изрытое морщинами и частым жестоким бритьем, он спросил в свою очередь. Гай перевел нерешительно:
- Его превосходительство спрашивает: за что вы... пострадали?
Биценко рассмеялась совсем:
- Генерала убила.
Гай промолчал, но Цекки, видимо, понял и сам, как понял Леопольд и другие: эти два слова - по-русски - на русском фронте знает, конечно, каждый командный чин. Турецкий генерал отодвинулся, шевеля на широких плечах зажгученные лепешки массивных золотых эполет. Леопольд шагнул дальше по кругу. Но дальше, благодушно топыря сивую бороду над армяком, стоял крестьянин Сташков. На лицо Леопольда чуть заметной тенью легло замешательство. Он наклонил пробор - поклон не поклон, - отвел глаза, но Гай, закаменев от усердия, беспощадно представил с русского перевода на немецкий:
- Господа делегаты: Обухоф, Олиш, Дедьякоф.
Рабочий, матрос, солдат... Да еще какой. В гимнастерке, руки как грабли... На счастье, навернулся тотчас Альтфатер. Адмирал. Леопольд обрадовался, крепче чем надо затряс ему руку. Немецкая речь - с той стороны и с этой. Альтфатер подвел к генштабистам. Звякнули шпоры, в такт и лад почтительному поклону. Здесь для каждого нашлось "высочайшее" слово. Даже для переводчика - корнета в малиновых штанах.
Дедяков усмехнулся:
- Набрел на своих!
Олич одернул:
- Не дело говоришь, Кузьмич. Эдак не годится, огулом. Есть сволочь, есть и честные. Не свои, конечно, но честно послужить могут. Таких людей не замай.
* * *
Места за столом оказались расписанными, опять-таки по чинам, притом вперемежку: советский, немец, советский, немец. Председатель делегации для почету по самой середке - между Леопольдом и Гофманом.
Дедяков толкнул Олича локтем, когда им указали места:
- Смотри-кась, Федя. Адмирала куда посадили... Ниже тебя. Со сметкой народ: политический. - И попросил офицера, ведавшего посадкой: - Нельзя ли нам вместе?
Но офицер оказался службист:
- К сожалению, это есть высочайше утвержденный распорядок. Вот план: делегат, господин Олиш, - генерал князь Гогенлоэ-Ингельфинген; делегат, господин Дедьяков, - генерал-штабс-арцт Керн.
- Zu Befehl!
Дедяков обернулся. Приветливо шамкали у самого лица худе-лящие губы старого-престарого, тощего-претощего старика. Длинный походный сюртук на нем как на вешалке. Дедяков сразу утешился: дед не из страшных. И окончательно пришел в хорошее расположение, когда "дед" затряс совсем не по-церемониальному РУку:
- Я есть Керн. Я биль минога Россия - урусски завеем понималь.
Сели. По белой скатерти разбросаны цветы. У каждого прибора карточка. На ней напечатано что-то не нашими литерами. Дедяков повертел в руках. Штабс-арцт, вытянув по-гусиному жилистую желтую шею из высокого воротника, разъяснил предупредительно:
- Этто... писаль... чтобы знал, что кушаль. - И повел по карточке морщинистым пальцем: - Севодни - русски обед. Чи.
- Как? - переспросил Дедяков смешливо.
На сердце чуть-чуть заливало от непривычного, но было все же как-то по-особому бодро: уж больно ладно вышло днем на заседании. А и ухнет же по свету, когда распубликуют в газетах. Только - распубликуют ли?