Уоллес уже знает, как его начальник отнесётся к приговору Эдварду, и это предложение соответствует его принципам. Он сообщает Сэнди, что штат согласен; Хэтчету остаётся только поставить свою печать. Уоллес предоставляет мне право присутствовать на этой встрече в кабинете Хэтчета, за что я ему очень благодарен.
Хотя моя роль на встрече не будет существенной, я всё равно хочу быть готовым, поэтому приношу домой несколько книг, чтобы изучить соответствующее законодательство. Когда я прихожу домой, на автоответчике сообщение от Николь. Её голос звучит неуверенно, немного нервно, но, по сути, она просто интересуется, как у меня дела. Я ей не перезваниваю; я не могу рассказать ей, что происходит с её отцом, и мне кажется слишком нечестным начать разговор, не затронув эту тему.
На следующее утро в девять часов Уоллеса, Сэнди и меня проводили в покои Хэтчета. Он пристально посмотрел на меня. «Что ты здесь делаешь?»
«Я друг суда», — весело отвечаю я.
«С каких пор?»
Встреча проходит без сучка и задоринки. Хэтчет, должно быть, удивлён, когда упоминается имя Филипа, но не подаёт виду. Он задаёт Уоллесу и Сэнди корректные, поверхностные вопросы, и они дают правильные ответы. В заключение он подписывает сделку о признании вины. Ничего особенного, но когда результаты этой встречи будут обнародованы, разразится политическая буря, подобной которой не было со времён импичмента Клинтона.
Когда мы выходим из кабинета, мы втроём почти не разговариваем. Мы все понимаем последствия своих действий и собираемся вести дела профессионально. Сэнди идёт к Виктору, чтобы получить от него и Эдварда подпись на окончательном соглашении, Уоллес идёт готовить своего босса к дневной пресс-конференции, где будет объявлена новость, а я иду домой смотреть, что обещает быть потрясающим вечером по телевизору.
В три часа дня раздаётся звонок от Сэнди Майклсона. Довольно ровным голосом он сообщает, что звонит, чтобы сообщить о смерти своего клиента, Виктора Маркхэма. Подписав предложение и увидев, как Сэнди уходит, он пошёл в ванную и принял достаточно сильное обезболивающее, чтобы трижды убить себя.
Сэнди предполагает, что, несмотря на его тщательные объяснения, Виктор вполне мог полагать, что сам факт подписания предложения о продаже означал, что сделка Эдварда была надёжной. Он также считает, что самолюбие Виктора не позволило ему пережить публичное унижение, которое повлекло бы за собой его признание.
Мне неинтересно размышлять о трагедии Виктора Маркхэма. Дело в том, что это предложение как доказательство бесполезно, это недопустимые слухи в суде. В отсутствие вещественных доказательств Филипп снимается с крючка ещё до того, как осознаёт, что попал в аварию.
Моё расстройство окончательно. Лори подходит посочувствовать, но мне сейчас совсем не хочется никого видеть рядом. Я хочу побыть одна и утонуть в своих страданиях. Я не говорю ей об этом, потому что даже в таком состоянии разочарования я сохраняю свою слабость.
Лори считает, что нам не следует сдаваться, что всё ещё должен быть способ привязать Филиппа к этому делу. Я знаю, что это не так, и говорю ей об этом, но она продолжает подкидывать идеи, которые я постоянно отвергаю.
Она просит меня достать фотографию, что я неохотно делаю. Мы вдвоем, наверное, раз пятьсот её рассматривали, но сейчас она смотрит на неё внимательно, словно впервые. Это её метод расследования, о котором она часто мне рассказывала. Она способна заставить себя по-новому взглянуть на улики.
На этот раз, похоже, это ни к чему не привело. Она смотрела на него почти пять минут, а затем повернулась ко мне. «Вы уверены, что на заднем плане нет ничего, что указывало бы на дом Филипа?»
«Я уверен», — говорю я.
Она пытается протянуть мне фотографию. «Посмотри ещё раз».
Я не хочу, я больше никогда не хочу видеть эту дурацкую картинку. «Да ладно тебе, Лори…» — ныла я.
«Пожалуйста, Энди, мне не нравится видеть тебя в таком состоянии».
«Прежде чем станет лучше, станет еще хуже».
Она продолжает настаивать, поэтому я вздыхаю, фотографирую и разглядываю. По моим ощущениям, ничего особо не изменилось, и я ей так и говорю.