В мемуарах Макса Дессуара мы находим краткое описание правил, которых следовало придерживаться, чтобы преуспеть в университетах Германии около 1885 года.10 Наиболее верный способ состоял в том, чтобы проявлять преданность по отношению к занимающим главенствующие должности. Другой способ заключался в написании научных работ, которые могли заметить специалисты и таким образом наладить отношения с теми, кто занимал руководящие должности в университете. Однако не менее важным представлялось не писать слишком много, дабы не прослыть «чернильным Нарциссом». Наиболее быстрым путем считалось проведение активного исследования в одном из общепринятых направлений, из чего можно сделать вывод, что далеко отклоняться от проторенной тропы также было опасно. Многогранность научных исследований в равной степени не приветствовалась, - следовало придерживаться какой-либо одной области знания. Считалось весьма почетным, если имя ученого являлось синонимом учебника, открытия или теории, тем не менее ситуация, когда его известность выходила за рамки университета, оказывалась крайне нежелательной и опасной. Так, например, произошло с Геккелем: он начал блестящую университетскую карьеру, однако его сочинения о философии и науке в целом вызывали яростные нападки со стороны его коллег.
Из литературы того времени можно получить представление о том, что карьера ученого в университете изобиловала препятствиями и что разрушить ее было довольно легко. Патологоанатом Лубарш вспоминает, что он чуть было не загубил свою карьеру из-за единственного опрометчивого шага. Когда Лубарш работал ассистентом в Институте патологии в Ростоке, он однажды спросил: «Какому идиоту пришло в голову положить анатомический орган в этот раствор?» На что второй ассистент ответил, что это было сделано по указанию господина профессора. На следующий день Лубарш получил письмо от профессора Тирфельдера, в котором тот сообщал, что увольняет Лубарша из института за нанесение ему оскорбления. Лубарш добавляет, что во многих областях науки, таких как анатомия, физиология, бактериология и химия, молодой ученый полностью зависел от института, предоставлявшего ему материалы и рабочее место. Таким образом, увольнение из института было почти равносильным крушению его карьеры.11 Резко менять направление своих исследований или переключаться на другую отрасль науки также было небезопасно. Так, Бахофен, которому многие пророчили великолепную карьеру историка права, столкнулся с тем, что все его планы разбились вдребезги, когда он опубликовал свое исследование по древним захоронениям. То же произошло с Ницше: после выхода в свет его труда «Происхождение трагедии» его блестящая карьера филолога была поставлена под угрозу, а затем и вовсе прекратилась, когда он опубликовал свои последующие философские произведения. Большое состояние тоже представляло собой палку о двух концах: оно позволяло ученому безбедно существовать, когда он находился в должности приват-доцента, но значительно усложняло дело, если он становился своим собственным меценатом. Например, серьезные проблемы возникли у физиолога Чермака после того, как он за свой счет построил в Лейпциге просторный лекционный зал, специально оборудованный для демонстрации экспериментов. Оберштейнер, профессор анатомии и патологии нервной системы, в течение тридцати семи лет бесплатно преподавал в Венском университете. Он на собственные деньги организовал институт, а позднее передал университету все свои материалы, коллекции и библиотеку, насчитывающую 60 тысяч томов. Тем не менее он часто сталкивался с враждебностью со стороны администрации университета и некоторых своих коллег. Те, кто не был обладателем состояния, нередко умирали в нищете, несмотря на свою славу. Бенедикт вспоминает, что когда умер знаменитый патолог Рокитанский, его вдове определили скудную пенсию, которую впоследствии сохранили за ней только потому, что в ее судьбе принял участие сам Бенедикт.12 То же положение дел наблюдалось и в клинической медицине. Хотя врач мог рассчитывать на доходы со своей практики это не могло заменить научные ресурсы, предоставляемые больницей или другим официальным заведением.
Отношения между учеными внутри университета отличались напряженным соперничеством, которое, как ни парадоксально, соседствовали с традиционной профессиональной солидарностью - Korpsgeist. Именно из соображений такой солидарности из университетов не увольняли старых профессоров, чьи знания давно устарели, или поведение стало чудаковатым, или тех, кто был уже слишком немощным для преподавания. Печальным примером такого отношения может служить случай, произошедший в родильном доме Венского Университета в 1844-1850 годах. Сотни матерей потеряли жизнь из-за эндемической родильной горячки, в то время как в других родильных домах университета, выполнявших функции школ по подготовке акушерок, смертность не была столь высокой. Заместитель главного врача доктор Земмельвейс беспрестанно указывал на источник беды и старался доказать несостоятельность своего начальника, профессора Иоганна Кляйна, против которого не предпринималось никаких действий, а университетская коллегия, состоявшая из честных и ответственных людей, предпочла не вмешиваться по соображениям Korpsgeist. Когда, наконец, профессор Кляйн ушел из больницы, Земмельвейс не был назначен на его место, так как он нарушил правила этики, пытаясь разоблачить своего начальника.13 Эта история, вызвавшая бурю негодования, не так давно повторилась с профессором Фердинандом Зауэрбрухом (1875-1951), великолепным хирургом, чье завышенное мнение относительно своих профессиональных способностей приобрело характер патологии. В последние годы его карьеры пациенты один за другим умирали у него на операционном столе, но при этом никто не осмеливался вмешаться.14