В узком смысле этого термина, движение неоромантизма ограничивалось группой немецких поэтов, в которую входили Стефан Георге, Герхард Гауптманн, Гуго фон Гофмансталь и Райнер Мария Рильке. В широком смысле оно включало в себя гораздо более обширный круг поэтов, художников, музыкантов и философов, принадлежавших ко множеству местных объединений временного характера, таких как: пре-рафаэлиты в Англии, символисты во Франции и движение Jugendstil в Германии. Наивысшее свое выражение неоромантизм нашел в эпохе «декаданса» и особых настроениях fin de siecle (конца века).
Несмотря на название, это движение ни в коей мере нельзя считать простым возвратом к романтизму. В некотором смысле его можно назвать искаженным подражанием, почти карикатурой на романтизм. Во-первых, отношение неоромантиков к природе не могло оставаться тем же. Благодаря широкомасштабной индустриализации, урбанизации, новым открытиям науки жизнь в XIX столетии значительно утратила свою естественность, поэтому неудивительно, что в неоромантизме отсутствует то непосредственное, обостренное ощущение личного контакта с природой, которое лежало в основе романтизма. Даже в тех случаях, когда в произведениях неоромантиков отсутствует целенаправленное стремление к неестественному и когда они ближе всего подходят к природе, она, как правило, изображается в традиционном стиле, глазами художников и эстетов. Если романтики видели окружающий мир в процессе роста и эволюции, то неоромантики имели склонность считать, что он находится в процессе упадка. Если первые обладали причудливой способностью поставить себя на место героев почти любой исторической эпохи, то последние предпочитали обращаться к периодам упадка. Неоромантики не имели также и возможности установить непосредственный контакт с душой народа, как это когда-то делали немецкие романтики. По мере сокращения числа крестьян фольклор, который был неисчерпаемым источником вдохновения для представителей романтизма, на протяжении XIX столетия постепенно исчезал, и неоромантикам приходилось довольствоваться более или менее туманными поисками мифа. Романтизм подчеркивал уникальность и непреходящую ценность личности, рассматривая ее, в то же время, сквозь призму межличностных контактов - в дружбе, в любовных отношениях, в отношениях внутри небольшой группы людей, а также общества в целом. Для неоромантизма характерно поклонение перед личностью, доведенное до тех пределов, где она рассматривается изолированно от других, в результате чего одной из основных черт этого направления является нарциссизм. Никогда еще в истории литературы поэты так не превозносили Нарцисса и героев, у которых эта черта превалировала. Известно, что фигура Нарцисса стала главным символом и воплощением духа того времени.74 Однако неоромантики в не меньшей степени, чем их предшественники, проявляли интерес к иррациональному и оккультному, равно как и к исследованиям неизведанных глубин человеческого сознания. Подобно тому, как романтики обращались к Месмеру и животному магнетизму, неоромантики интересовались гипнотизмом и нуждались в новых подтверждениях существования бессознательного.
В своих мемуарах Жюлю Ромену удалось отразить разительный контраст между движением символистов во Франции и общим прогрессом цивилизации в современном им мире:
Мир стремительно двигался по пути прогресса и был буквально переполнен жизненной энергией. Повсеместно шло установление принципов политической свободы и социальной справедливости. Материальное положение, не только тех немногих, кто принадлежал к привилегированному сословию, но и огромного числа обычных людей беспрестанно улучшалось. Наука и современная техника демонстрировали исключительно свои положительные стороны и, похоже, не предвещали ничего, кроме дальнейшего улучшения условий временного пребывания на Земле... В мире, который стремительно наполнялся гигантскими предприятиями, заводами, машинами, обладавшими огромной мощностью, где главная проблема заключалась в том, чтобы быть в курсе происходящего, включить все это в свою духовную жизнь, научиться управлять этим хаосом, дабы извлечь из него гармонию новой цивилизации, истинный символист, сидя в своей башне из слоновой кости, рассказывает самому себе легенды, иногда - приятные, иногда книжные и наивные... (Он считал свое время эпохой декаданса, сравнивая его с эпохой упадка Византии)... что, конечно, представляет собой один из самых феноменальных примеров неправильного отражения реальности, когда-либо имевшего место в литературе. Это явление можно назвать разновидностью коллективной шизофрении, значение которой, возможно, не было таким уж ничтожным.75