— Адрес найдешь в моем чемодане... Отцу и матери напишешь, как было дело... А Таньше отдельное письмо... Передай, что хотел ей добыть фузею, чтобы ружье доброе сладить, да вот не дошел до Улачиного лабаза... Напиши, что люблю ее, умираю и люблю... Теперь и аргишем[8] не вытянуть!
Кажется, Василий всхлипнул, а может, просто отфыркнулся, но меня подбросила неожиданная взрывная сила: я вспомнил свою Лельку, представил себя на месте Василия и вдруг подумал, как ощутил бы сейчас катушку своей грудью.
«Катушка! Катушка миллиметровой лески! Это же коня можно вытащить из трясины! А Чирка запросто! Быстрей!»
— Сейчас, брат, я тебя, — крикнул я Василию взбудораженным голосом. — Не хватало, чтоб мы так просто... Не выйдет! Не дадим!.. Черта с два!..
Теперь я знал, что делать, и все мои жесты стали как бы сами по себе — скупы, точны, неотразимы. Я размотал напрочь катушку, привязал свободный конец к лиственнице и перетянул леску втрое. Ко второму концу приспособил ружье.
— Сейчас вытягивать буду тебя, Вась!
«Теперь точно попасть... подбросить ружье к Чирку... на расстояние вытянутой руки...» Я размахнулся и швырнул свой снаряд в сторону притихшего Василия.
— Недолет! — простонал утопающий.
Я и сам видел, что ружье шлепнулось далеко перед Василием — даже капли не долетели до Чирка. «Ничего, время еще есть, спокойней и отстраненней!»
Я подтащил ружье, взялся за скользкий ствол и швырнул посильнее.
— Перелет! — вырвался крик у Василия.
— Пристреляемся, — пробормотал я, — попадем, минутку терпения, Чирочек!
Ружье мое забилось грязью. Пришлось встряхнуть его, оттереть и тогда уж я прицелился как следует. И на этот раз метнул свой снаряд плавно, как спиннинговый настрой, как бы отрывая от себя часть, но продолжая руководить ружьем в полете.
И оно шлепнулось прямо перед бледным ликом Василия. Веер грязи хлестнул в глаза утопающего, но Чирок мгновенно перехватил и выдохнул:
— Тяни!
Но я сообразил, что надо сдернуть Василия с мертвой точки, а тут необходимо значительное усилие. И я быстро замотал свободные кольца лески вокруг двух рожек на лиственнице. Леска натянулась. Теперь по закону физики навалиться на ближнее колено рычага, и момент усилия преодолеет страшную инерцию трясины.
Так и случилось. Стоило мне поднажать, как леска поддалась, коснулась болота, и Василий закричал:
— Поехал!
Я и сам почувствовал, как чаруса с неохотой, но отпускает Чирка. А он уже стал командовать, чтобы я не переусердствовал, не рванул спасительную леску и не порвал ее. Его деловитости в такой обстановке можно было позавидовать. Василий успел захватить за ремень свое ружье, и оно стало ощутимым тормозом.
— Брось свое ружье! — заорал я благим матом.
— Такое ружье? — откричался Василий, выплевывая болотную грязь. — Тащи помаленьку!
— Чертов куркуль!
— Какой-такой куль?
— Куль дурости!
— Дурость веса не имеет, можно сказать.
— Твоя тяжелей свинца!
— Тащишь же...
— Утопить тебя мало с твоим лабазом!
— Мы еще найдем тот лабаз, Иваныч!
— Я тебе покажу лабаз, широколобка! Хочешь подвести буровую под монастырь?
— Навести на Улачин захорон!
— Самому будет захорон, чудак!
— А что... и найду... мне очень надо найти!
— Будешь сидеть на буровой как миленький!
— Если буду сидеть, миленьким не быть мне!
— Что? Что ты там мелешь? Уф...
За перепалкой мы незаметно сближались. Василий уже помогал мне толчками ног. Когда леска наполовину была скручена, он встал и побрел ко мне. Грязные потоки сползали с моего Чирка, падали дробинами в болото, и кладоискатель уже щерил зубы в улыбке.
— Не леска — канат у тебя, Иваныч!
— Давай сюда, Чирок, сухой взлобок! Костер разводить надо, можешь пневмонию схлопотать.
— Чай пить надо, — согласился Василий.
Без лишних разговоров мы принялись обдирать лиственницу, складывая шалашиком на сухом гребешке кусочки коры, клочки лишайника и сучки. Я поджег скудный наш выклад, а Василий походил по болоту, принес охапку сырых веток и уложил все на огонь. Дым пополз по болоту, цепляясь за редколесье, разгоняя гнус и застя краснеющее солнце. А Василий, не обращая внимания на едкий смог, набрал из чистой ямки воды в котелок и устроил его на костер. Я споро открывал банки, нарезал хлеб и косился на кровавый проблеск чарусы, отражавшей солнце. Василий же бросал долгие взгляды на островок, который, кажется, затягивал само солнце.