– Товарищ директор, какие именно работы велись в этой лаборатории? – перебил следователь, зачерпывая пробиркой жидкость.
– Исследование самоорганизующихся электронных систем с интегральным вводом информации, – ответил академик. – Так, во всяком случае, Валентин Васильевич Кривошеин сформулировал свою тему в плане этого года.
– Понятно. – Онисимов поднялся с корточек, понюхал жидкость, отер пробирку ватой, спрятал в ящик. – Применение ядовитых химикалиев было оговорено в задании на работу?
– Не знаю. Думаю, ничего оговорено не было: поисковая работа ведется исследователем по своему разумению…
– Что же это у Кривошеина такое стряслось, что даже вас, Аркадий Аркадьевич, в такую рань побеспокоили? – понизив голос, спросил Хилобок.
– Вот именно – что? – Онисимов явно адресовал свои слова академику.
– Короткое замыкание ни при чем, оно следствие аварии, а не причина – установлено. Поражений током нет, травм на теле нет… и человека нет. А что это за изделие, для чего оно?
Он поднял с пола диковинный предмет, похожий на шлем античного воина; только шлем этот был никелирован, усеян кнопками и увит жгутами тонких разноцветных проводов. Провода тянулись за трубы и колбы громоздкого устройства в дальний угол комнаты, к электронной машине.
– Это? – Академик пожал плечами. – Мм…
– «Шапка Мономаха» – то есть это у нас так их запросто называют, в обиходе, – пришел на помощь Хилобок. – А если точно, то СЭД-1 – система электродных датчиков для считывания биопотенциалов головного мозга. Я ведь почему знаю, Аркадий Аркадьевич: Кривошеин мне все заказывал сделать еще такую…
– Так, понятно. Я, с вашего позволения, ее приобщу, поскольку она находилась на голове погибшего.
Онисимов, сматывая провода, удалился в глубину комнаты.
– Кто погиб-то, Аркадий Аркадьевич? – прошептал Хилобок.
– Кривошеин.
– Ай-ай, как же это? Вот тебе на, учудил… И опять вам хлопоты, Аркадий Аркадьевич, неприятности…
Вернулся следователь. Он упаковал «шапку Мономаха» в бумагу, уложил ее в свой ящик. В тишине лаборатории слышалось только пыхтение санитаров, которые трудились над бесчувственным практикантом.
– А почему Кривошеин был голым? – вдруг спросил Онисимов.
– Был голым?! – изумился академик. – Значит, это не врачи его раздели? Не знаю! Представить не могу.
– Хм… понятно. А как вы полагаете, для чего у них этот бак? Не для купаний, случайно?
Следователь указал на прямоугольный пластмассовый бак, который лежал на боку среди разбитых и раздавленных его падением колб; с прозрачных стенок свисали потеки и сосули серо-желтого вещества. Рядом с баком валялись осколки большого зеркала.
– Для купания?! – Академика начали злить эти вопросы. – Боюсь, что у вас весьма своеобразные представления о назначении научной лаборатории, товарищ… э-э… следователь!
– И зеркало рядом стояло – хорошее, в полный рост, – вел свое Онисимов. – Для чего бы оно?
– Не знаю! Я не могу вникать в технические детали всех ста шестидесяти работ, которые ведутся в моем институте!
– Видите ли, Аполлон Матве… то есть Матвей Аполлонович, прошу прощения, – заторопился на выручку доцент Хилобок, – Аркадий Аркадьевич руководит всем институтом в целом, состоит в пяти межведомственных комиссиях, редактирует научный журнал и, понятно, не может вдаваться в детали каждой работы в отдельности, на то есть исполнители. К тому же покойный – увы, это так, к сожалению! – покойный Валентин Васильевич Кривошеин был чересчур самостоятельного характера человек, не любил ни с кем советоваться, посвящать в свои замыслы, в результаты. Да и техникой безопасности он, надо прямо сказать, манкировал, к сожалению, довольно часто… конечно, я понимаю, «де мортуис аут бене, аут нихиль», как говорится, то есть о мертвых либо хорошее, либо ничего, понимаете? – но что было, то было. Помните, Аркадий Аркадьевич, как в позапрошлом году зимой, он тогда еще у нашего бывшего Иванова работал, в январе… нет, в феврале… или все-таки, кажется, в январе?.. а может быть, даже и в декабре еще – помните, он тогда залил водой нижние этажи, нанес ущерб, сорвал работы?
– Ох и гнида же вы, Хилобок! – раздался вдруг голос с носилок.
Лаборант-студент, цепляясь за края, пытался подняться.
– Ох и… Напрасно мы вас тогда не тронули!
Все повернулись к нему. У Азарова озноб прошел по коже: до того неотличимо голос студента был похож на голос Кривошеина – та же хрипотца, так же неряшливо выговариваемые окончания слов… Лаборант обессиленно упал, голова свесилась на пол. Санитары удовлетворенно вытирали пот: ожил, родимый! Женщина-врач скомандовала им, они подняли носилки, понесли к выходу. Академик всмотрелся в парня. И снова сердце у него сбилось с ритма: лаборант – непонятно с первого взгляда чем именно – походил на Кривошеина; даже не на живого, а на тот труп под клеенкой.