Есть в ней фатальный кадр: на экране — только половина твоей фигуры. Причем — со спины. Появился и проплыл акцент телекамеры на том, что твое ухо — большое... И ловит оно судьбоносные сигналы приближающихся событий.
Высокий это шарж... Символический.
И все же, к примеру, в отличие от Алексашки Меншикова в Березове, ты лишен природного величия.
Впрочем, я не до конца уверен, что оба мы с тобою достаточно критично смотрим на самих себя. Ирония нас не отпустит. Но и в самом деле, судьба наша — во власти иронии истории. Всесильна и беспощадна ее кара.
Кстати, мы тогда наперегонки шли с тобой, буквально параллельно друг с другом. Ты заведовал в ЦК КПСС сектором телевидения, аз, грешный, — сектором кинематографии. Потом я вел подотдел кинематографии. А потом и оба с тобой мы почти одновременно стали заместителями заведующих отделов ЦК: ты в Агитпропе, я в отделе культуры. Сейчас я напоминаю лишь о том, что телевидение в 60-е годы (под гнетом лично твоей политической цензуры) еле ползло. Как раз лучшие отечественные кинофильмы ты и Н.Месяцев не пускали на телеэкран. В сущности, в этом и проявила себя наша Великая Инквизиция — на наш отечественный манер.
Об А.Яковлеве тогда мало кто и знал. Тем более в положительном плане. Оба вы с Месяцевым меня, опального, заключили в рамки домашнего ареста.
Теперь я знаю, что именно ты (в согласии с Е.Лигачевым) перекрыл мне все пути к рычагам горбачевской и твоей «перестройки».
В связи с этим я вернусь к первому твоему возвышению над российским телевидением. В 1963–1972 годы. Тогда уже смутно чувствовался подвох в самих событиях. Я вижу теперь в тебе классический тип современного последователя Никколо Макиавелли, дополненный сходством с наибольшими хитрецами поздних времен... К этому надо добавить, что все это корректировалось твоей огромной способностью к социальному самосохранению.
Это на сегодня мною, насколько возможно, исследовано и, надеюсь, будет опубликовано когда-то полностью. Может быть, и при моей еще жизни. Сейчас такое маловероятно.
Понятно, что речь обязательно пойдет и об альтернативных путях развития России. Без какого бы то ни было страха. Но и без ложной скромности. Я вижу и защищаю в нашем с тобой споре альтернативу, разработанную мною. Поэтому и сопоставляю ее с твоим кружением по лабиринтам профессионального обмана. И — с твоим притворным невежеством в проблемах, за занятия которыми ты получал неплохую зарплату. И плюс к тому государственную милостыню — в натуральную ее величину. Названную «Кремлевкой». Включая и автомобиль.
Да, Саша. Исповедь есть исповедь. Разве не так?
Впрочем, теперь-то ты мне и не Саша. Это, между прочим, при всем том, что я и теперь не могу представить тебя в качестве государственного предателя, о чем недавно появились публикации контрразведчиков. В отношении тебя, полагаю, несомненно, существует презумпция невиновности. Я рассматриваю тебя и себя теперь именно как альтернативы к самим судьбам России. Поэтому прямо и заявляю: да, теперь я четко вижу, что идейно ты уже в те ранние годы был моим противником. Теперь мне ясно, что с тобой мы с какого-то момента фактически стали противниками и по отношению лично друг к другу. Это все, так или иначе, доказывает тот факт, что идейное и нравственное расслоение неизбежно пришло и в тогдашнюю партийную номенклатуру. На Старой площади, можно сказать, под боком у Брежнева и Суслова, появились — в начале 60-х годов — взаимоисключающие тенденции в понимании судеб России.
Действительно, ранее весь аппарат этот выполнял только и только запретительную и тупую функцию, особенно в сфере создания художественной культуры. Строго соблюдалось это и тобою, хотя высшему начальству ты, вероятнее всего, и тогда уже показывал кукиш в кармане. Поэтому «твое» тогдашнее (особенно в художественных жанрах) ТВ играло особую роль в том смысле, что оно само собой отбивало охоту у множества миллионов людей принимать такое ТВ всерьез. Но именно такое ТВ и было ранней формой дискредитации прежде всего самого себя и накопления энергии развала для приближающейся «перестройки».
Получается, что я, по крайней мере, обнаружил это (а вернее — осознал) позже, чем это случилось. Сработала все-таки моя первобытная наивность. Правда, она же и многое объясняет в моей тогдашней деятельности.