— Что… Что стало с Клементом?
— Одну секундочку, Бет. Позвольте взглянуть на ваши зрачки.
Не дожидаясь моего разрешения, он оттягивает мне правое веко и светит в глаз ярким фонариком. Затем подвергает аналогичной процедуре левый глаз, после чего оборачивается к матери:
— Беспокоиться не о чем, миссис Гудьир.
Мама подходит к койке:
— Кто такой Клемент, милая?
Вот черт. На этот вопрос даже я толком не могу ответить.
— Э-э… Прости… Не знаю.
Врач берет маму под руку и отводит от койки.
— Судя по всему, на ней все еще сказывается воздействие препаратов. Я загляну через полчасика. Надеюсь, к тому времени сознание у нее окончательно прояснится.
«Эй! Я все слышу!»
Кто-то определенно должен просветить этого лекаря, что огнестрельное ранение не сказывается на слухе!
Доктор Поттер уходит, и мама пристраивается на краешке кровати.
Помимо местонахождения Клемента, мне требуются ответы и на ряд других вопросов. Я прошу маму принести еще воды и с той же стремительностью осушаю еще один стаканчик. Затем, пока ясность собственного сознания представляется мне вполне нормативной, приступаю к озвучиванию этих самых вопросов:
— Магазин…
— Не волнуйся, милая. Все под контролем.
— Под контролем?
— Стэнли все это время открывал магазин, так что торговля не останавливалась. Ах да, и еще он улаживал дела с этим твоим агентом.
— С Говардом?
— С ним самым. И когда ты собиралась рассказать мне, что продаешь магазин?
— Да я только вчера вечером и решила.
— Боюсь, милая, уже далеко не вчера вечером. Ты здесь больше недели.
— Что? А какой сегодня день?
— Пятница.
«Восемь дней. Вот черт».
— Меня кто-нибудь навещал?
— Только пара человек. Твоя подруга, Джульетта, заглядывала, и еще дама из какого-то книжного клуба, я не запомнила ее имени, прости.
— Ты уверена, что это все?
— Да я здесь каждый день сидела, со Стэнли, разумеется, и больше мы никого не видели. И должна сказать тебе, милочка, с ним я чувствовала себя как за каменной стеной.
Пожалуй, я серьезно ошибалась в Стэнли. И, возможно, настолько же серьезно ошибалась и в Клементе. Почему он не наведывался справиться о моем состоянии?
— Стэнли сегодня придет?
— Да, вечером.
— Хорошо. Мне нужно поблагодарить его.
Сколько бы у меня ни оставалось нерешенных вопросов, таковые имеются и у мамы, и ей явно тоже не терпится получить на них ответы.
— Милая, ты помнишь, что произошло?
Еще как, однако это вовсе не значит, что у меня имеется желание делиться с кем-либо воспоминаниями.
— Не очень…
Я имею в виду, как же ты умудрилась схлопотать пулю?
— Я… Не знаю.
— Такое ведь только в газетах и увидишь. И в голову не придет, что подобное может произойти с твоей собственной дочерью, и уж тем более в ее доме.
Понятия не имею, что ей ответить. Штука в том, что любой мой ответ потребует пересказа всей истории, с самого-самого начала. А это будет все равно что объяснять необъяснимое.
— Прости, мама.
— Все хорошо, милая. Тебе не за что извиняться.
Голос у мамы звучит устало, и внезапно до меня доходит, какой же измотанный у нее вид. Через что бы мне ни пришлось пройти за последние восемь дней, моя бедная мамочка выглядит так, словно все эти тяжкие испытания она переносила вместе со мной.
— Мама, ты в порядке? Мне на тебя смотреть больно.
— Да со мной-то все хорошо, милая, не беспокойся обо мне. Это тебе нужно поправляться.
— Буду стараться.
— И я скажу полицейским, чтобы подождали до завтра.
— Полицейским?
Мама прикусывает нижнюю губу, и это явный признак, что она ляпнула не подумав.
— Да, милочка, они… Э-э, им все не терпится поговорить с тобой. Просили уведомить сразу же, как ты придешь в себя.
— Но зачем?
— Ах, да ничего особенного.
Но мне ли не знать, когда моя собственная мать пытается лгать.
— Мама? Чего им надо?
— Да ей-богу, милая, беспокоиться не о чем.
Ее попытка развеять мою тревогу настолько же несмелая, насколько и тщетная. Когда тебя уговаривают не беспокоиться, обычно это свидетельствует как раз о том, что беспокоиться есть о чем.
— Боже, мама, выкладывай!
Разумеется, выкладывать ей не хочется, но она прекрасно знает, что я не отстану.
— Тот мужчина, э-э…
— Да мама!
— У тебя на кухне нашли мужчину.
— Что?
— И, боюсь, он умер.
— Что? Какой еще мужчина?
— Честное слово, милая, не знаю. Мне ничего не рассказывали.