— Алло, Тошик, это я.
— Хорошо, милая, все будет так, как хочешь ты…
И пошли короткие гудки.
Значит, что-то случилось… Егоршин не сомневался — кто-то пришел за записью!
Антон Петрович позвонил через четверть часа с другого номера и пояснил, что «занял» телефон у одного из своих подчиненных. Василий мысленно похвалил его за сообразительность.
— У нас тут такие дела, такие… — без устали тарахтел доктор.
— Говори четко, не захлебываясь.
— Как только ты ушел — позвонил Петр Петрович. Сам знаешь — мы давно знакомы…
— Ну…
— Не перебивай! Сказал, что расследует одно уголовное дело, и попросил помощи…
— Запись!
— Да… Я, естественно, согласился. Он прислал какого-то парня…
— Тот предъявил удостоверение?
— Нет.
— А почему?
— Зачем? Сказал: «Я от Петра Петровича»…
— Думаешь, этого достаточно?
— Конечно…
— Эх, Тошик, Тошик, сколько можно тебя учить? Завтра тот же Рахит пришлет официальный запрос: «Прошу выдать запись разговоров за такой-то день» — а у вас ничего нет!
— Издеваешься?
— Помянешь мое слово, когда получишь выговор за халатность.
— Ну, это мы еще посмотрим!..
И взбешенный Куролесов выключил мобильник.
Иван никогда не пользовался звонком — по старинке просто стучал в двери «семеркой» из азбуки Морзе, подчеркивая свою принадлежность к миру «радиопомешаных»; на этот раз условный сигнал прозвучал как-то угрожающе-зловеще и навеял дурные аналогии: мол, пришли по твою душу из седьмого управления…
Однако на пороге был все же он. Последняя родная кровинка на белом свете. Брат, коллега-опер, единомышленник…
— Ну, как там — на земле Уральской?
— Лишь бы не хуже… Люська, Настасья привет тебе передавали, а Колька, как всегда… — он поставил на стол пакет с сушеной рыбой и литровую банку маринованных боровичков (двоюродный брат был большим мастаком по их приготовлению). — Прошлогодние. В этом году еще не начинались.
— Спасибо! А майские что же, не уродили?
— Так… Было немного. Но они на консервацию не годятся — червя много.
— Ясно… Присаживайся. Сейчас перекусим — и разъедемся кто куда!
— Я конечно же в больницу?
— Какой ты понятливый… Если в палате уже поставили охрану — выгоняй без лишних слов. Надо будет написать официальный отказ — вызывай меня. Понял?
— Так точно!
— Ни есть, ни пить, в туалет не выходить. Сам знаешь, если Анюта не выживет или останется инвалидом, — я наломаю дров…
— Знаю… Грибочки открывать?
— А то как же!
Пока Ваня возился на кухне с ключом, пришел Шелягов. Принес в огромном пакете добрый десяток бутылок пива «Три толстяка» и по одной начал выкладывать на стол, напевая старую, невесть кем придуманную песенку:
— Я здесь! — из кухни откликнулся Иван. — Высоцкий?
— Приписывают ему…
— А наш батя утверждал, что эту песню исполнял его любимчик — Рыбников, — присоединился к дискуссии Василий и затянул:
— «Ну, где ж ты друг, наш третий друг из картины “Три богатыря?” — подхватили остальные.
— Да, были времена… — вздохнул Иван. — Дорога — бесплатно, форма — даром. Коммунизм!
— Точно! — согласился Андрей. — А теперь поездом на Донбасс — сотка баксов и назад столько же. Особо не покатаешься!
— Что-то дороговато… Я и то меньше плачу.
— Это же не Урал — чужая страна! Две таможни… «Что еще вы перемещаете, кроме собственных тел?» Усраться — и не жить!
— Давно дома был?
— В мае…
— И как там — в незалежной неньке?
— Родаки еще так-сяк. Перебиваются с хлеба на воду. Большего на пенсию не позволишь… А братья спиваются без постоянной работы. Правда, иногда ходят на частную копанку за сто гривнюков в сутки. Но на такие деньги семью не прокормишь. А морду залить можно — по самую завязку… Только водка и карты остались в прежнюю цену. Вот они и квасят днем и ночью да в «тысячу» между собой режутся. Ну, ладно… Хватит о грустном! Ты как, Ваня, будешь — из бутылки али из стакана?