Карпыч садится у окна и говорит:
– Будем, Серёга, праздновать. Раз начальство хвалит.
– Давай, – говорю. Достаю из синтезатора самогон и разливаю по замусоленным алюминиевым кружкам.
Пристраиваюсь на нарах, стула-то другого нет.
– Ну, бывай, – говорю.
– Бывай, – отзывается он.
Выпивает махом, крякает, занюхивает рукавом.
– Эх, хороша!
Не спорю, хотя дерьмо ещё то. Но зато щаз начнётся. Щаз Карпыч тайны пойдёт выбалтывать, сокровенным делиться.
Так и есть. Лезет во внутренний карман. Достаёт снимок. Затёртый. Едва различимый. Вот, мол, гляди. Гляжу. Девчонка – чёлка до бровей, взгляд дерзкий, глаза светлые. Цвет теперь не различить. А вот волосы – даже на этой измятой фотке – неприличные. Розовые.
Морщусь.
– Твоя?
Он мотает головой:
– Найдёнка. Я её из Подземелий Шильды вытащил. Барбоса искал, а на девчонку набрёл. Но это хорошо, что набрёл. За неё-то билет на «Харон» мне и дали.
И давай вещать. Что, дескать, машинист «Харона» сразу замечает, кто ради другого живот положить готов. И голубка шлёт. Белого, как облачко. Вот и к Карпычу такой прилетел. Билетик сияющий к ногам кинул. Он билет себе, а голубя – девчонке. Ей тогда голубь нужнее был.
– Я её выручил, она меня.
И почти улыбается, никогда его таким не видел. Рад, что он смог совершить добрый поступок. Нашёл в себе силы.
Теперь главное понять, где прячет билет.
***
Шумный такой бесшумный, что когда выскакивает прямо передо мной – пугаюсь, шарахаюсь, ору.
Уже задрыхла, а тут это чудо. Когда уже привыкну, что правильные – тоже страшные. Непросто такое в голове уложить, особенно, если двадцать лет жизни мечтал покорёженным стать. Покорёженным всё-таки легче, а на правильных у нас охота. Каждому хочется правильного и на цепь посадить. Потому что красивые. А тут – через одного – страшные. Только та, с пружинками, в лаборатории, и Леночка – смазливые.
Кароч, шумный страшный, что пипец. Худой – жердь жердью, шея – у цыплака толще, голова кожей обтянута, что та черепушка, глаза горят, волосёнки жиденькие.
Сидит, пырится и молчит.
Молчу тоже. Оно мне надо. Мне свалить бы отсюда.
Шумный отрывается от листов, на меня зыркает, ухмыляется. Зубы острые, вкривь и вкось, тяпнет – взбесишься.
– Ты, значит, у нас Леди из Ниоткуда, – говорит. Противный, будто выворачивает наизнанку и сейчас ковыряться будет.
Отползаю подальше, одеяло тяну. Ууу… аж холодом продрало, ну и таращится!
– Никакая не леди, – суплюсь. – И оттуда, из Залесья.
– И где оно, твоё Залесье?
Наклоняет голову, что та ящерка. Гундит так, что еле разбираю о чём?
– По Рубежу касается Цветущего сада, Весенней губернии.
– Весенней, значит.
– Так и есть. Весна там наглая, зелень всюду…
– Посмотри в окно, – обрывает шумный. – Ну же?
И только тут понимаю: лес жёлтый! Осень! Уже хуже. Если осень…
– То там за лесом – Болотная пустошь, Осенняя губерния, – бормочу. А мысль уже дальше бежит: там ещё неизвестно, что лучше – она или Подземелья Шильды?
– А если я скажу, что там, за лесом, хутор Грибной. А ещё дальше – село Демьяновка. И никакой Болотной пустоши или Цветущего луга и в помине нет?
– Как нет? – и зеньками – блым-блым.
Врёшь, гад. На «слабо» берёшь!?
– А так, Мария Юрьевна. Вы всё придумали. Это лишь посттравматический синдром, амнезия и замещение личности. Не очень приятно, но поправимо…
– Я не Мария! – уже злюсь. – Юдифь, слышите, Юдифь! Не смейте менять моё имя!
– Тише-тише, – он примирительно поднимает ладонь. Пальцы такие тонкие, что на свет можно косточки позырить. Жуть. Он бы в Залесье точно не выжил. – Конечно же, Юдифь! Персонаж книги Сергея Адова «Битва за розу», так? Этот текст, со слов вашего отца, даже в анамнез вписан.
Гляжу на него – и не врублюсь никак, кто из нас псих? Книга Адова? Книга только одна – Божественная. Это и говорю.
Он вроде понимающе кивает.
– Да, помню. Так там и было. Про Данте. Да. Читал я эту вещицу Адова, весьма занятная. Вот только автор – как в воду канул. А пираты утащили текст и теперь наживаются. Эта книга уже хуже вирусной рекламы.
Прокашливаюсь. Тянусь за стаканом с водой.
Шумный вежливо помогает.
Лыбится.
– Не бойтесь. Теперь мы знаем причину, а следствие исправим легко. Вы скоро вернётесь.
Хлопает по коленке, ставит стакан на тумбу и встаёт.
– Отдыхайте. Покой – путь к умиротворению. И к себе.
Уходит, а мне не до сна. Мало что поняла, но одно точно: они хотят, чтобы я поверила в Марию.
Хотят грохнуть, сволочи. Точняк.
Но вот только у меня пока нет в планах умирать.
Осторожно выхожу в коридор. Вспоминаю, как Гиль учил неслышно ступать. Скучаю по Гилю. И приходит Тотошка. Баба Кора. Все.
Сползаю.
Затыкаю рот кулаком, чтобы не выть.
Устала… так устала …
Одна…
Ненавижу одиночество!
Стараюсь реветь про себя. Глотаю всхлипы.
Кто-то трогает за плечо. Подрываюсь.
Толстый.
Из лабораторий.
Шикает на меня и протягивает руку:
– Идём.
– Но как?
– Потом, скорее. Там машина.
И становится легче. Потому что друг. Второй, после Петровича здесь.
Пыхтит. Бежит впереди.
Спаситель, блин.
Вырвемся – зацелую. Вот.
Только жаль, с Петровичем не простилась – уходим через другую дверь.
Хватаюсь за ручку, рукав ползёт вниз. И тут впервые замечаю его: обвивает руку. Чёрно-красный. Тело гибкое. В чешуе. Крылья летучей мыши. А морда клыкастая, с рогами. Зырит внимательно. Всё знает.
Ангел…
Глава 4. Потери и обретения
…ангел!
Не тот худенький синеглазый мальчишка-дознаватель.
А вот этот. Рогатый, с перепончатыми крыльями и клыками с ладонь. Ангел мира, слишком похожего на тёмные фантазии Данте.
Грешна. Проклята. Нарушила интердикты. Покарай меня! Кара твоя – снисхожение. Через неё заблудшая душа моя обретёт очищение и покой.
Айринн внутри трепещет в молитвенном экстазе, но я не трепещу. Цыкаю на неё, радостно ощущаю, как теряется, уступая руль мне, и пячусь к стенке. Путаюсь в длинной юбке. Ползу по-крабьи. Забиваюсь в угол. Но драконья морда всё равно слишком близко. Обдаёт жаром и смрадом. Морщусь, отворачиваюсь и молюсь: пусть сожрёт сразу, пусть сразу!
Дракон жрать не собирается, обнюхивает и отползает за стеклянную перегородку. Но я не шевелюсь, пока острый кончик хвоста окончательно не улизнёт за линию разделения.
А потом уже голос в голове – злой, ревущий – вновь лишает способности двигаться. Костенею, падаю лицом в пол, безвольно вытянув руки вдоль тела. А он требует иного:
– Встань! Простираться ниц будешь перед Великим Охранителем и Регент-Королевой.
Подчиняюсь через силу: колени дрожат, ноги не хотят слушаться. Поднимаюсь по стеночке.
Зубы тарахтят так, что начинаю переживать за их целостность: клац-клацклац…
– Подойди! – продолжает мой мучитель.
Пустьсожрётсразу!
Мантрой! На выдохе!
Иду на ощупь, глаза зажмурены. Да, это по-детски, но так хоть более-менее спокойно. Спотыкаюсь через препятствие. Чёрт, забыла, что возле стеклянной перегородки – стул.
– Аккуратнее! – рычит дракон.
Извиняюсь с запинкой. Стою, очи долу, тереблю подол серого платья.
Сожрёт или изжарит сначала? Сожрёт или нет?
– Сядь!
Подчиняюсь без слов. Тем более, так увереннее.
– Вытяни руки вперед!
Только теперь замечаю круглые отверстия. Опасливо просовываю в них руки. Запястья тут же обхватывают светящиеся синим обручи. Немного покалывает и неприятно, но сносно.
Выдержу.
– Ты должна смотреть на меня, когда я задаю вопросы.
А вот это – сложнее. Когда не видишь собеседника, можно хотя бы представить себе кого-то более понятного. Но видя перед собой огнедышащее чудовище, сложно выстраивать разговор и подыскивать аргументы. Вроде бы в фирме отца насобачилась парировать любому монстру. Во всяком случае – смотреть в глаза точно. Так казалось. Раньше.