Под топчаном у Карпыча целый ящик хлама. Видел, когда он собирался в баню. Билет либо там, либо в форме. А больше тут прятать некуда. Не в синтезатор же?
Растягиваю содержимое ящика по топчану. Ну дед и барахольщик! Зачем ему это дерьмо? В топку всё, к чёрту!
Злюсь.
Потрошу форму: ложка! Ложка, б***ь! Этой он точно не жрёт, я бы знал.
В топку!
Купюра. Затёртая в хлам. Едва разбираю достоинство – трёшка. Насколько я знаю, тут ходят железные тьёнги. Так на хрена трёшка? Не понять какого государства и года. Не тянет Карпыч на нумизмата.
Топка полыхает прожорливо и ярко, обрадованная кормом, что я ей бросил. И тогда замечаю цифры в углу: 03 03 3999. Телефон? Шифр? Нужно запомнить. Пригодится. У каждого кода есть расшифровка.
Фото. Чёрно-белое, на нём Карпыч, куда моложе, но хмурый и в той же шапке. Рядом мальчик лет двенадцати с настороженным взглядом волчонка.
Билета нет.
– А ты крысёныш, оказывается.
Вздрагиваю, поворачиваюсь на голос. Карпыч в одних трусах и сапогах, а берданку наставляет.
– Знал бы, что ты за урод, бросил бы подыхать ублюдка.
Лезет в топку, выгребает, что может, голыми руками. Материт меня.
Сейчас только ногой пни – полетит в печь. И поминай как звали. Пока разберутся, я буду очень далеко и не здесь. Был бы. Но мне нужен билет.
Зато теперь берданка у меня.
Он встаёт медленно, задирает обожжённые руки. Волосы под мышками топорщатся. На плече наколка с девушкой. Урка, как есть. Алкаш грёбанный.
– Говори, где он?
Карпыч сплёвывает, щурится нехорошо.
– А ты, гнидник вонючий, берданку-то опусти. И давай как мужики перетрём. Если ты мужик?
Выбора нет. Опускаю оружие, но не кладу.
Карпыч молча бредёт к топчану, сопя одевается. Садится нога за ногу, сцепливает пальцы на остром колене.
– Ты, ушлёпок, всех по себе судишь?
– А ты нет?
– Отвечай! – прям как мой бывший начальник орёт. Тот, правда, плохо кончил.
– Оружие у меня. Так что сейчас я главный.
– Ты трусло, а не главный.
Сплёвывает в мою сторону. Почти попадает. Бить не стану, пока. Седлаю стул, ствол кладу на колени, опираюсь руками на спинку.
– Ну так где, дед?
Он не отвечает. Тянется за фоткой, где пацан. Разглаживает бережно, кладёт в карман. Там же и другая, с розоволосой девкой. Сентиментальный ублюдок.
– Это сын мой. Ради него и живу. Ради него всё. Думаешь, мне, старому, нужен какой-то грёбанный рай? Или Твердь эта Небесная? Мне нет, а ему – нужно. Вот и отдал билет. Пусть хоть сын поживёт, раз у меня не срослось. У тебя дети есть, а, Серёга?
Нет у меня детей! И не будет, если буду торчать здесь с тобой! Зубами скриплю, а он мне их заговаривает.
– Тебе билет нужен? – ухмыляется Карпыч. – Ну так сходи к моему сыночку и возьми. Он у меня нежадный, весь в меня. Может, и отдаст.
Наклоняет голову, щерится. Не разберёшь – оскал или улыбка.
– Схожу. Говори, куда.
– В Залесье.
– А поконретнее. Мне что-то влом по всему твоему Залесью за ним бегать.
– Бегать не будешь, он сам придёт.
– Ой ли! С чего ему не пойми к кому-то приходить?
– Из любопытства. Он у меня мальчик любознательный. Ему всегда были интересны лохи, которые сами в пасть лезут.
– Считай, презентация удалась. И я забоялся, ага. Так как его найти?
– Зайдёшь в Залесье, спросишь Тодора. И молись потом, чтобы у него было хорошее настроение.
– Ой-ой, я уже делаю в штанишки! У кого-то такой крутой сынок!
– Знаешь, почему мы с ним редко видимся? В последний раз, когда пересеклись, он пытался выдолбать мне глаз. Ложкой, – кивает на ту, что я кинул в топку, а он вытянул. – Было серьёзное испытание моих отцовских чувств.
– Тогда зачем ты отдал ему билет?
Карпыч пожимает тощими плечами.
– Сын же. Другого нет.
Ладно, будем решать проблемы по мере поступления.
– Говори, как в Залесье попасть.
– Пошли, – вон встаёт и бредёт к двери. – Да и берданку отдай. Чужака с оружием там пришьют сразу. А у меня охота на носу.
Стрелок из меня никакой, поэтому отдаю.
…На одинокой затерянной в заснеженных горах станции светит одинокий фонарь. Ветер злой, хочет содрать не только одежду, но и кожу от костей. Слова уносит, швыряет в нас лишь обрывки. Ни разговор – лай. Карпычивы наставления особенно.
И теперь мне его даже жаль.
Но поезд притормозит на две минуты – техническая стоянка. Нужно успеть скакануть в вагон. Там расплачусь: упёр две звезды, когда рылся в ящике. Они, по ходу, алмазные.
Довезут только до Рубежа. В Залесье поезда не ходят.
В Залесье никто не ходит, если хочет жить.
Я иду, потому что хочу.
Мне нужно попасть на «Харон». Это мой единственный шанс вернуться.
И уже когда прыгаю на подножку – проводника нет, ему зачем выходить? – Карпыч орёт:
– Эй, Серёга, передай Тодору… они забрали Барбоса. Слышишь, передай!
Ответить не успеваю. Поезд трогается, и дёргаю дверь и оказываюсь в пустоте вагона.
Больше никому, кроме меня, видать к Рубежу не надо.
За столиком боковушки двое мужиков в форме железнодорожников режутся в местное подобие домино. Карпыч как-то подбивал меня, но я не осилил.
Они оценивающе меня рассматривают.
– Здорово, мужик, – говорит один, помоложе, потягиваясь. – Каким ветром к нам?
– Попутным, – опускаюсь на сиденье напротив них. – У вас смотрю негусто пассажиров-то?
– Угу, – отзывается второй, полноватый, с добрым лицом и пышными усами. – Дураков нет. Прознали, что кашалоты совсем оборзели. Они нынче и ангелов не боятся. Впрочем, ангелы сюда вообще почти залетать перестали.
– Дерьмово оно, без ангелов.
– Не то слово. Того гляди и нас сожрут. Кашалоты эти.
– Страшные? – интересуюсь весело, подмигивая. Лучше сразу наладить контакт с попутчиками.
– А вот сам и узнаешь, – так же по-доброму отзывается усач. – Когда мы тобой расплатимся. Давай, Жека, тюкай его.
Боль обжигает затылок. Валюсь в бездну.
Приехал.
Глава 5. За право выбирать…
…резко сдвинутая штора, нестерпимый свет и командирский окрик: «Подъём!»
Женщина прямая, как корабельная мачта и такая же длинная, согнувшись под острым углом, рассматривает меня через пенсне.
Я, полная растрёпа, осоловело хлопаю глазами и судорожно пытаюсь сообразить: куда меня занесло и что происходит?
Накануне мне приснился жуткий сон про приют, похожий на бордель, дракона-инспектора, бога-живодёра и привлекательного незнакомца в чёрном. Он единственный нестрашный в том сне. Он – странный.
Кажется, он привёл меня в какой-то дом.
Меня там, вроде бы встретили, но не помню кто.
Помню ванну. Она подарила счастье, спокойствие и сон. Так бесцеремонно нарушенный теперь.
– Кто вы? И где папа?
И лишь позже понимаю, что комната совсем не похожа на мою. Слишком нарядно-старомодная, сливочно-бледно-зелённая. Добротная с гнутыми ножками и перилами. И кровать с пологом. У меня такой нет. И вообще, кажется будто я попала в картинку с комнатами викторианской Англии. У меня таких было много на компьютере.
Так? Компьютер! Попала… Был дождь, потом приют, потом дракон, потом Великий Охранитель с клубничными зайцами…
Я попала или сплю?
– Оливия Веллингтон, ваша наставница, – говорит, меж тем женщина и делает книксен. – А ваш батюшка почил в бозе уже четырнадцать годков как, бедное вы дитя.
И даже кружева на её чепце печально кивают в такт.
Вовремя доходит: вчерашнее не сон, значит, умер мой отец только здесь. (Да где же у нас это здесь?) Надеюсь.
И, проигнорировав холодок, сороконожкой пробежавший по позвоночнику, собираю пазлы этой реальности:
– Дом?.. – повожу рукой.
– Ваш. Батюшка купил его вам, когда вы ещё были в чреве матушки, благослови Великий Охранитель её душу.
– Не думаю, что Охранитель кого-то благословляет. Он там зайцев давит.
– Зайцев? – она обалдело хлопает рыжеватыми ресницами. – Каких ещё зайцев?