– Не надейся! Сначала тебя отымеют!
Кайла, тощая, с серой кожей, говорит загробным голосом:
– Я слышала, душегубцы, после того, как потрахаются, сжирают оттраханную девку. А ещё – у них сперма как кислота.
– У-у, – неопределенно тянет Агнесс.
Дальше не говорю и не слушаю. Нас грузят в самоходный рыдван с решётчатыми окнами, который тоже спустили из паро-летуна, и мы трогаемся. Это корыто на колёсах всё дребезжит. А шагомеры, сопровождающие нас, добавляют лязга.
Прощай, папочка.
Извини, Машка, не вытащила тебя, хоть и обещала.
Не поминай лихом, Фил.
И только где-то на периферии сознания: если я всё-таки в книге, то не всё так плохо. Ведь главные герои не умирают в начале. А я определённо главная, и это только начало.
Гудок третий
…Тотошка скулит где-то там.
Тоненько так, противно, на одной ноте. Цыкаю на него:
– Умолкни! Поспать дай!
Пытаюсь повернуться набок и сунуть руку под щёку, но тут врубаюсь – что-то тянется! Тонкое, поблёскивает, впивается тонким носом в ладонь.
Что за хрень?
Вырываю, брезгливо отбрасываю от себя… и зависаю. Зырю на них, они на меня.
Тру зеньки, блымаю.
Не исчезают.
Белые такие, правильные. И комната белая и светло так, хоть зажмуривайся.
А скулит не Тотошка, а какой-то прибор, вроде тех, что таскают Гилю.
Сонник действительно опасен? Я двинула кони и теперь в Небесной тверди?
Самой хочется выть, как тот прибор.
Один из белых отделяется от группы, подходит ко мне и лыбится:
– Мария Юрьевна! Какая вы молодец, я же говорил Юрию Семеновичу, что вы справитесь! А он переживал! Сейчас позвоню, скажу, что вы очнулись! То-то рад будет! А там, глядишь, при такой динамике быстро на поправку пойдёте!
Зырю на него, прифигев. Вроде на вид солидный такой, с пузиком вон, лысоват. А несёт сущую пургу!
– Неа, – мотаю головой, – на поправку не пойду. Мне не нужно. Я по жизни здорова, даже ноздретёком никогда не страдала. И вообще-то баба Кора и остальные… они кличут меня Юдифь, а не Мария.
Он снова лыбится, но уже не так радостно, как в начале. Думал, проведёшь меня на мякине? Заройся! Я не таких на место ставила!
Он пятится к остальным белым, шепчутся. Косят на меня.
Плевать. Главное, сейчас избавиться от этих тонких, прозрачных червей, что повпивались в моё тело. Больно и не могу глядеть на них, не морщась. Но отрываю всех.
Бесит, что белые говорят непонятно, как не топорщу уши. Хотя, кое-что, да ловлю.
– … черепно-мозговая травма… осложнения…
Кароч, эти мозгляки считают, что у меня крыша поехала? Походу на то. Вон, зыркают жалостливо.
Психов все жалеют.
Может, это и на руку.
И тут стена отползает! Зуб даю, так и поползла вбок! Я аж очканула слегка и начала ныкаться под нары, на которых лежала.
– Игорь Дмитриевич! Наша больная… – это говорит юница. Примерно моих лет, вся такая фифа и прям гризетка! Гиль таких любит, говорит, пахнут вкусно. Жрёт он их что ли, перед тем как? Только щаз доходит, что эта юница тычит в меня пальцем, потому что я за нары заныкалась.
– Мария Юрьевна, – приторно канючит белый лысый с пузиком, – будьте умничкой, вернитесь в постель и примите процедуры!
И вот после этого слова начинает доходить! Баба Кора была за Сумрачным лесом. Говорила, там Страна Пяти Лепестков. Не любила вспоминать, но проболталась, что её там держали в какой-то лаборатории. И там были процедуры. И ещё там ширяли. И глядя на железную тарелку у этой юницы, я даже понимаю – чем. Вон та хренька, явно. Прозрачная такая, с тонким носом, как у тех червей. Явно она для ширки. Не позволю себя ширять.
Ой, ору это вслух.
– Успокойтесь, – ободряюще и ласково говорит лысик. – Хорошо, вы недавно очнулись и слегка дезориентированы. Так что пока – никаких уколов. Леночка, – обращается он к юнице, – отбой. Скажите, процедуры Смирновой на сегодня отменяются, – и снова ко мне: – Мы сейчас уйдём, а вы постарайтесь поспать. Хорошо?
Киваю из-за нар.
Он подходит к столику, кладёт на него какой-то зеленоватый кружочек.
– Если не получится заснуть, примите это.
Киваю опять: на всё согласна, только уходите.
Они и правда уходят, задвигают стену. Странные.
Шарюсь по комнате. Белизна такая, пипец аж! Никогда не видела, чтоб так бело. А ещё, рядом с нарами – высокими и мягкими, лежать приятно – цветы. В Залесье их нет, а те что вырастают, хилые и умирают. Эти яркие, пахнут. Мммм…
Чудесно.
Вроде не страшно.
Но сонник тоже – няшка и сопел, а забросил вон куда.
Стоп! Лысик сказал: поспать!
Это вариант. Если задрыхну – вернусь, стопудово. Простите, ангелы, вы, канеш, белые и у вас пахнут цветы, но как-то в Залесье оно привычнее. Да и как там Тотошка без меня! Не могу бросать, приручила ведь.
И баба Кора. И Гиль, огромный, зелёный Гиль. И все. Даже Тодор с кашалотами лучше, чем здесь.
Зато будет что рассказать, представляю, как станут ржать! И будут говорить, что гоню. А я пообижаюсь, но потом поржу с ними.
Хочу домой.
В холщину. На бабыКорины нары.
Беру зелёный кружочек. Глотаю. Лезу назад, ёрзаю, мощусь. Вот так.
– Зеньки закрывай и бай-бай, – шепчу под нос. И внутри становится хорошо. К ним. Только бы скорей…
Цветы пахнут… сладко-сладко… аж голова плывёт…
… и потолок… белый… всё белое…
… прибор воет тоненько, как Тотошка…
… скоро…
…нары подо мной вертятся волчком.
Бывай, Небесная твердь.
А потом серое всё и лечу.
***
Даже больше чем дождаться «Харон», Карпыч мечтает в отпуск. Рвануть в Летнюю губернию, где пляжи с пальмами и бабы сплошь голиком. Он был один раз, знает, что говорит. Кутил там сутки напролёт, до зелёных человечков.
Но отпуск не дают, сволочи.
Сами там, тычет наверх, жируют, по баням да курортам, а ему здесь загибайся, в Зимней.
– Разтудыть их в калину! – беззлобно, впрочем, ворчит он и садится чистить бердандку. – Охота скоро, малец. Надо успеть.
Бить будет звезды.
Говорит, всегда до двух десятков в одну охоту сносит. До земли, правда, хорошо если две-три долетит, но и их не найти.
– Вот был у меня Барбос. Ух, он их таскал. Днями мог. Я палю, он сидит рядом, хвостом бьёт, скулит. Только крикну: ату. И всё, погнал. Только лапы задние поперед передних летят. Так уели его, гады.
Уели – фигурально. Забрали и – к спящим. Ей-ей, он уверен. Когда-то хотел разнести Небесную Твердь и спящих. Добрался бы, уверен. Но теперь поостыл. Гори оно всё … Только вот от спящих все беды этого мира. Но то ли ещё будет, если проснуться…
Поэтому и создали ангелов. Не спящих беречь – нас от них.
Но говорит это Карпыч без уверенности. Потому что ничего нет в этом мире верного. И, может статься, весь он, привычный нам, вещный – лишь сновидение тех, кто почиет в Небесной Тверди.
Но вот только я не хочу, чтобы Карпыч оказался прав.
***
Ну блииин…
Ну почему? Лысик подсунул мне не тот кружочек?
Зараза!
Кароч, я снова на этих нарах, в светлой комнате с приборами. Белых рядом нет, рядом – баба. Снова правильная. Ей за тридцатник, явно, но выглядит как новенький тьёнг.
– Чего надо?
– Невежливо, Мария Юрьевна.
Она качает головой, и золотистые локоны смешно подпрыгивают, как пружинка, пиу-пиу.
Гы.
Но ворчу на неё:
– А потому что достали с Марией! – и зарываюсь в одеяло и поворачиваюсь к ней задницей. Всегда действовало, тут – нет. Она перегинается через нары. Суёт мне под нос отражалку. Отражалка у неё красивая, баба – фифа, как та Леночка, что была с лысиком.
– Посмотрите на себя, это вы?
Луплюсь в отражалку. Зеньки вроде те ж, голубые.
– Ну я. Морда похожа, да. Только патлы. С чего вдруг они такие? – оттягиваю в сторону волосину. – Вот!
– А какие должны быть?
Теперь она уже заинтересована и, походу, ничуть на меня не дуется.
– Вот такие, – тычу в цветок на тумбочке. – Как смешать закат с облако.