Однажды утром, несколько дней спустя, дежурная сестра заглянула к ней в комнату и оставила экземпляр «Пэрис геральд»; Кэролайн скользнула глазами по строкам. А потом внезапно села в постели.
Сидни Лахай, авиатор-миллионер, пилот, пропал четыре дня назад.
Тегеран, Персия, 5 октября…
Кэролайн вскочила с постели, подбежала с газетой к окну, посмотрела наружу, потом снова в газету.
Сидни Лахай, авиатор-миллионер…
— Черное море, — повторила она, будто это было самой важной частью случившегося. — В Черном море.
Она стояла, окруженная бескрайней тишиной. Топот ног, бегущих вдогонку, который постоянно грохотал в ее снах, умолк. Вокруг было ничем не нарушаемое, звенящее молчание.
— Аххх! — сказала она.
Сидни Лахай, авиатор-миллионер, пилот, пропал четыре дня назад.
Тегеран, Персия, 5 октября…
Кэролайн взволнованно заговорила сама с собой.
— Я должна одеться, — сказала она. — Должна дойти до телеграфа и выяснить, все ли возможное было предпринято. Начать нужно с этого. — Она заметалась по комнате, хватая одежду. — Аххх! — шептала она. — Аххх! — Надев одну туфлю, она упала ничком на кровать. — О Сидни, Сидни! — воскликнула она, а потом снова, протестуя против этого ужаса: — Аххх! — Вызвала звонком сестру. — Сперва мне нужно поесть и набраться сил, потом — выяснить, как ходят поезда.
В ней пробудилась такая жизненная сила, что она чувствовала, как части ее тела, которые до этого дремали, свернувшись клубком, разворачиваются. Сердце поймало ровный, сильный ритм, будто повторяя: «Я тебя не брошу», а нервы разом содрогнулись, едва истаял прежний страх. Она вмиг повзрослела, будто исковерканное девичество отлетело прочь, и перепуганная сестричка, явившаяся на звонок, оказалась лицом к лицу с человеком, которого никогда раньше не видела.
— Как все просто. Он любил меня, я любила его. Вот и все. Я должна добраться до телефона. Должен же там где-то быть консул.
На малую долю секунды она попыталась возненавидеть Декстера за то, что он не был сыном Сидни, однако запасов ненависти у нее не осталось. Она была теперь рядом с возлюбленным, живым или мертвым, он крепко сжимал ее в объятиях. В тот миг, когда смолкли его шаги, исчезла угроза, он ее нагнал. Кэролайн поняла, что берегла как зеницу ока совершенно бессмысленную вещь — какую-то там девчонку в саду, какое-то мертвое, обременительное прошлое.
— Ладно, я все могу вынести, — сказала она вслух. — Все — даже утрату его.
Доктор, которого переполошила сестра, торопливо вошел в комнату.
— Пожалуйста, миссис Коркоран, успокойтесь. Какие бы там до вас не дошли новости, вы… Посмотрите сюда, может, это как-то прояснит дело — в дурную или в хорошую сторону.
Он вручил ей телеграмму, но ей не хватало решимости ее вскрыть, она молча протянула ее обратно. Доктор надорвал конверт и поднял послание к ее глазам:
ПОДОБРАН УГОЛЬЩИКОМ КЛАЙД ТЧК ВСЕ ХОРОШО…
Телеграмма расплылась, врач тоже. Паника накрыла ее будто волна — она почувствовала, как былая броня вновь замыкает ее в себя. Переждала минуту, еще минуту; доктор сел.
— Не возражаете, если я на минутку присяду к вам на колени? — спросила она. — Я ведь больше не заразная, да?
Прижавшись головой к его плечу, она набросала его вечным пером текст телеграммы, на обороте той, которую только что получила. Там значилось:
ПОЖАЛУЙСТА НЕ ЛЕТИ СЮДА АЭРОПЛАНОМ. НАМ ПРЕДСТОИТ ВОСПОЛНИТЬ ВОСЕМЬ ЛЕТ, ДЕНЬ ИЛИ ДВА НЕВЕЛИКА ВАЖНОСТЬ. Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ ВСЕЙ ДУШОЙ И ВСЕМ СЕРДЦЕМ.
Осадок счастья[16]
(Перевод А. Глебовской)
Если вам доведется просматривать подборки старых журналов, выпущенных в первые годы текущего столетия, то в них, между рассказами Ричарда Хардинга Дэвиса[17], Фрэнка Норриса[18] и иных давно почивших в бозе авторов, обнаружатся произведения некоего Джефри Кертена: романчик-другой да три-четыре десятка рассказов. Если они вас заинтересуют, можно проследить их до, скажем, 1908 года: после этого публикации внезапно прекращаются.
Прочитав их от первого до последнего, вы убедитесь, что шедевров среди них нет: довольно занятно, теперь уже — несколько старомодно, однако в те времена они вполне годились для того, чтобы скоротать тоскливые полчаса в приемной у дантиста. Писавший явно был неплохо образован, талантлив, речист, скорее всего, молод. Его произведения вызовут у вас разве что поверхностный интерес к причудам повседневности — никакого глубинного внутреннего смеха, никакого чувства бессмысленности бытия или привкуса трагедии.
17
18