Не знаю, чем по ночам занимался на посту мой сменщик Вася, а я работала с документами, разбирала почту, писала письма… Если честно, работы было не так уж много, и порой я откровенно скучала.
От нечего делать рассматривала интерьеры, о чем меня особо просил Зяма, у которого не было возможности лично попасть в апарт Мамаева. Недолго думая, я просто фотографировала те помещения, к которым имела доступ, камерой своего смартфона и отправляла снимки братцу.
Если у него возникали вопросы, он мне звонил или писал и уточнял, как вот сейчас:
– А это что за блямба на стене, не понял?
– Сама еще не поняла, если честно, – призналась я, понизив голос, чтобы не услышал босс в своей спальне.
Дежурный дневной созвон с родными и близкими производился вскоре после обеда, когда у Аркадия Кирилловича по расписанию был тихий час. Сиеста, как принято говорить в тех странах, вдоль прекрасных берегов которых мы плыли.
– Но это не блямба. Какие-то доски.
Я встала из-за стола и подошла к стене, на которой помещался предмет разговора.
– Даже не знаю… Оригинальное художественное произведение «Деревянный квадрат»?
– Ближе покажи, – потребовал Зяма, и я переключила камеру, направив ее на стену. – Нет, это явно не цельная доска, вижу вертикальную линию стыка посередине… Так, теперь сбоку покажи. О! Я понял!
– Объясни, – потребовала я, устав терзаться любопытством.
Скучный деревянный квадрат на стене не представлялся мне объектом, достойным любования, и было совершенно непонятно, почему Мамаев повесил перед столом в кабинете именно его. В других помещениях стены украшали очень симпатичные акварели.
– Это киот.
– Да ладно?! – не поверила я.
Прекрасно знаю, что такое киот: это шкафчик или застекленная рама для хранения иконы. Само слово происходит от греческого κῑβωτός – «ящик, ковчег», а назначение предмета – обеспечить максимальную сохранность иконы, защитив ее от непосредственных прикосновений, пыли, влаги, а также перепадов температуры.
– Мамаев не производит впечатление человека религиозного. И потом, разве иконы не в углу вешают? В правом, именуемом красным?
Зяма хихикнул:
– Это в крестьянских избах. В жилищах миллиардеров свои правила. И, думаю, там никакая не икона.
– А что тогда?
– Вот и мне это интересно! Что такое твой босс прячет от чужих глаз? – Голос брата зазвенел азартом. – В столовой открыто висят акварели Тьерри Дюваля и Джозефа Збуквича, явно подлинники, в гостиной – авторские работы Стива Хэнкса, его эмоциональный реализм ни с чем не перепутаешь. Боюсь представить, что хранится в киоте. Ты не слышала, Лувр не ограбили, «Мона Лиза» на месте?
– Да ладно, Мамаев не настолько богат, чтобы владеть мировым шедевром, – возразила я неуверенно.
Киот и на меня произвел впечатление.
– Хочешь, я попробую его открыть? – Во мне вдруг проснулся дух авантюризма.
– Ни в коем случае! Даже не думай! – встревожился Зяма. – Он наверняка под охраной, тронешь неосторожно – включится сигнализация! Тебя арестуют, попрут с этой работы…
Я не успела растрогаться, что братец принимает так близко к сердцу мою судьбу.
– …и я никогда не узнаю, что там спрятано! – договорил Зяма. – Не трогай его руками. Вообще не выдавай своего интереса. Лучше попытайся неназойливо расспросить босса или просто подсмотреть… Не может быть такого, чтобы он всегда держал киот закрытым? Наверняка периодически уединяется, распахивает створки и эгоистично любуется шедевром в полном одиночестве!
– Возможно, – согласилась я. – Давай потом поговорим, мне нужно кое-что проверить.
Я открыла журнал, который вела самым добросовестным образом, и с новым интересом изучила распорядок дня Мамаева.
Мне представлялось, что человек, который так детально планирует свое времяпрепровождение, не мог не включить в расписание момент общения с неизвестным мне (пока) произведением искусства.
Да вот же!
Мой палец застыл на строчке, повторяющейся изо дня в день: «8.45–9.00, просмотр почты»!
В восемь из покоев босса уходит ночной секретарь Василий, оставляя Мамаева наедине с доктором – Аркадий Кириллович очень заботится о своем здоровье и возит с собой личного врача. Но доктор укладывается с дежурным осмотром в четверть часа, это тоже записано в журнале, и в 8.15 является горничная, чтобы сделать уборку. Уходит она ровно через полчаса, а я заступаю на пост в 9.00, значит, на пятнадцать минут босс остается в одиночестве. Причем как раз в кабинете: каждое утро я нахожу его именно там. Но вовсе не за компьютером! Просмотр почты мы начинаем вместе, и это я всякий раз первой открываю новые письма!