Фонарь с пятном, чуть дёрнувшись, вперился мне под ноги.
— Револьвер твой да кочергу с ножом изымаю. — Продолжил грузный, обождя. — Остальное собирай и на выход. Нечего переписываться в темноте.
***
Ступая впереди, я, как мотылёк следовал указаниям фонаря сзади. Шли молча. Долго. За пределы посёлка.
Догонять свою тень пришлось вплоть до одинокого пригорка, за которым разрезающим тьму светом оголялся редкий забор потрёпанного домишки. Только мелкие щели в занавешенном тряпье давали окнам взглянуть на свет знакомого фонаря. Вслед за калиткой, не иначе как с радостным визгом хозяина встречала оббитая дерматином дверь.
Внутри меня усадили на скамью у входа. Потухший светоч сменился тёплой жизнью керосинки в потолке. Грузный хозяин, ввалившись в помещение, словно кабан, сбросил ружьё у тумбы. Стянул на неё же вязанную шапку и странный противогаз с массивными окулярами и таблеткой-решёткой. Показался буро-седой ёж мокрых волос.
Кабан пару раз окунул морду в рядом стоящий таз с водой. Обтёр харю тряпьём занавески и развернулся ко мне, буркнув что-то под нос.
— Ну ты и грязнучий… — Заключил тот, шевеля густыми усами на недельной щетине.
“Я бы посмотрел на тебя в Нижневартовске, умник.” — вырвалось внутри. Хмыкнув, усач отвернул свою округлую мордень во главе с носом-картошкой и извлек лучину из кирпичной, покрытой белым печи. Для растопки.
Когда заметно потеплело, мужчина опустился за стол.
— Голоден? — Спросил он, расстёгивая ремни старой разгрузки.
Я, не думая, кивнул.
— Тогда чисть трубочиста и к столу! — Отозвался щетинистый более бодро.
Смыть мутной водой вросшее прошлое не удавалось, но хозяину, видно, достаточно и того, что я послушал его.
По окончанию процедур меня ждала дымящая алюминиевая миска варёной картошки с обилием лука. Я с недоверием взглянул на повара.
— Чего кочевряжишься? — Удивился он. — Думаешь, я собрался тебя отравить?
Выудив истасканный дневник, я наскребал: «Оно же радиоактивно!»
— Да брось чушь нести! — Ещё больше раскрыл глаза хозяин, прочтя каракули. — У меня всё по науке, ты не дури!
Его пятерня пропала в рядом стоящей кастрюле, а через секунду уже держала увесистый картофель, напоминающий его нос. Половину тут же умяли усы.
— Оно же как… — Прожевал ус. — Ко всему нужно с умом… Я же не полоумный какой радионуклиды в себя пихать!
Повар привстал, расстегнул ватник у горла. Просунул за усы вторую половину картошины и продолжил:
— Тут ведь при вспашке на штык глубже зайдёшь, засадишь и раза два в неделю поливаешь с раствором йода. — Грузный ткнул в стеклянный бутыль мутной жижи на полке. — Буквально пол черпака на ведро воды, чтоб землю не угробить.
Усы было требовали добавки, вернувшись за стол. Но пятерня помедлила. Не стала потакать.
— А дальше технология не сложнее. — Вперился в меня повар. — Картоху выкапываешь, очищаешь. Промываешь и замачиваешь в солёной воде на сутки. Отвариваешь потом раза три-четыре и айда в кастрюлю с луком. Он антирадиационный от природы!
Он рассуждал логично. Здесь вряд ли радиационный фон выше окраин Мегиона, а с такой-то обработкой любая гадость помрёт. Я аккуратно положил в рот отломившийся кусочек картошки. Он растаял. Растаял так нежно, что от наслаждения глаза неумышленно закрылись. А лук…
Миска опустела в два счета. Раздался надрывный смех.
— Видать, давно не искушал такого шикарного картофеля, а? — Сквозь слёзы ожили усы. — Давай только без нюней! — Добавил потом, заметив, что я начал вырисовывать слова благодарности.
На дубовый стол бухнула стеклянная бутылка, называемая четвертью. Из трёхлитрового её объёма как минимум два было выделено под яркий, переливающийся бардовым напиток.
— Лучше наскреби-ка мне своё имя, шкет!
***
Моего собеседника звали Иван. Иван Семёнович. Бывший ополченец посёлка, по-товарищески попросивший называть его в моей писанине Демьяном. Так его окликали сослуживцы ещё в 1960-ых из-за характерной фамилии. В нынешние годы, по его словам, он чувствовал себя от этого моложе и сильнее.
— Не отпускает меня посёлочек… — Хрипел Демьян, потирая алый лоб. — Я ведь уехать хотел после случившегося… откапал УАЗ трёхсотый… натаскал понемногу всякого… запчастей там, топлива… провизию заготавливал…
Раскраснелся Иван Семёнович от своей бурды. Обмяк. Жевал найденные в закромах сушёные грибы и опрокидывал свои стопки. Я пропускал. Кошмарное жжение первой пробы и кратковременная слепота были отвратительны.