Мистер Бьюкен погладил меня по голове, с сочувствием, полным отрешением махнул головой, показывая холодную оболочку, которую даже не всколыхнули мои слова. Но я всё ещё оставалась в полном рассудке. Либо… он возвращался ко мне.
Кто-то постучал в мою палату, зашла медсестра, натужено и беспокойно осматривая меня и мистера Бьюкена, который стоял надо мной и успокаивал мои мысли. Она шагнула в сторону, пропустила в палату людей, одетых в белые халаты.
Я поворачиваю голову, отрываюсь от разглядывания бейджа мистера Бьюкена, поднимаюсь на локтях с кровати, чтобы увидеть кто пришёл.
Мама…
— Мам… Пап…?
Я не верю в то, что снова вижу их. Вижу: настоящих, живых, невредимых. Которые закрыли меня в психушке! Я подрываюсь с кровати, резко, не боясь того, что медсестра снова вколет мне противный криоцитоз, прыгаю в объятия мамы, всхлипывая, громко рыдая. Женщина гладит меня по спутанным волосам, старается успокоить мою истерику, в то время, как мистер Бьюкен спокойно велел медсестре выйти и оставить меня с родителями. Сам старик не вышел.
— Милая, как ты себя чувствуешь? — Шмыгает носом мама, помогая мне сесть на кровать. Но она… отходит в сторону, к отцу, который сломлено смотрел на моё лицо: худое, в синяках от недосыпов, на искусанные до крови губы, на перевязанные руки. Но не подходил. Держал маму за руку и не подходил.
— Вы… закрыли меня в психушке! Как вы могли так поступить со мной? — Бью себя по голове руками, не смотря на боль, которая была скорее тупой, чем острой в моём сердце. Мама вытирает слёзы, поворачивает голову к папе, к мистеру Бьюкену, который настойчиво мотал своей головой, чтобы она не говорила мне ничего лишнего.
— Это временно, милая, мы заберём тебя домой.
— Ложь… сплошной обман! Вы закрыли меня в психушке, чтобы… чтобы что? Я же спасла… всех… победила…
Я тряслась. Дрожь стала бить меня словно крапива по телу, вызывая тысячу ожогов, словно огонь, что горел в лёгких, прошибал меня насквозь. Дымилось… всё дымилось в помутнённом взгляде. Я не могла, не могла больше сдерживаться, не могла принимать факт того, что моя семья — снова закрывает меня от правды, от мира, к которому я привыкла и от жизни, которой начала жить.
Они забрали мои воспоминания? Нет, не смогли. Я осталась с ними один на один, вспоминала по крупицам всё, что проживала: все вкусы, запахи, эмоции, боль и разочарования, силы, что бились об берега моего сознания, которое пошатнулось от криоцитоза, доза которой увеличивалась с каждым разом всё больше и больше, вызывая во мне привыкание. Я привыкла к этому лекарству, принимала его в себя, старалась пропустить через собственный барьер все те чувства, от которых не могла избавить саму себя.
«Я, Офелия Беррингтон!»
Самая настоящая! И моя жизнь — была не иллюзией, не сказкой, не отражением хрустальной фантазии!
— Беррингтон!
Кричит резво мистер Бьюкен, вызывая в мою палату санитаров и медсестёр, которые стали окружать мою кровать, снова зажав мои руки, чтобы сделать укол. Родители стояли, не уходили. Мама, рыдая, приложила пальцы к губам, вжалась в отца, который, ужасаясь, даже не мог пошевелиться. Снова криоцитоз, но на этот раз… на этот раз мимо.
— Нет! Не надо… не надо! — Кричу я, вырывая свои руки из сильных рук санитара, который держал меня.
Они не промахнулись, попали иглой снова в руку, но на этот раз мой организм выработал привыкание к нему. К этому ведьминскому яду, что купировал мои приступы, от которого я забывала о своих способностях. Я будто бы снова оказалась на той самой войне, где был убит Брендон, где мой кинжал пронзил его сердце и где я потеряла настоящую себя.
Дрожи не было, страха отныне тоже.
— Она… она разнесёт тут всё! Отпустите её… — Кричал мамин голос, который уплывал куда-то вдаль от этой реальности, но я держалась за него. Ухватилась за нить, которая резко вспыхнула у меня перед глазами и вмиг, я стала плыть к ней, за светом, где в конце не должно было быть разрушения или смертей.
Земля стала трястись, от мощи, что вырывалась у меня их рук. Я оттолкнула от себя врачей, которые не переставая стояли возле моей кровати и держали меня за руки. Все, кто был в моей палате — разлетелись в разные стороны, много кто ударился о тонкие стены, но родители стояли на ногах, ровно. Глаза отца вспыхнули болью, он схватил маму за руку, упал перед кроватью где я лежала, на колени.
— Прошу, Офелия… прошу, прости нас…
Я без сил свалилась к отцу в руки, когда он протянул их мне. Я почувствовала это — свою силу, что возвращалась ко мне, что резко вспыхнула у меня перед глазами…
— Зачем… зачем вы снова закрыли меня от правды? Зачем заточили в это место?