Наверное.
Но тогда я просто смотрел на красноватый шар, не желая ему зла, а он отвечал равнодушно, не зная ни меня, ни моей боли, ни моей ненависти. Впрочем…
Я сам тогда их не знал.
А когда Луна наскучила, я попытался сделать шаг и выяснил, что ноги скованы холодными, как лёд, колодками — невидимыми, но крепкими. Это стало неожиданностью. Я огляделся, изучая знакомый двор с пристальным вниманием. Двери и ворота заперты, огни погашены, городской шум запутался в тёмной вате магии и сна, и вокруг царит полнейшая тишина. Я стою в квадрате, нарисованном на асфальте двора светящейся белой краской. В квадрат вписан алый круг, испещрённый чёрными символами и вскрытый кесаревым скальпелем, чтобы я смог вырваться наружу. Обрывки круга испускают алое сияние, в котором прячутся мои ноги ниже колен. Видимо, там же прячутся и колодки. В углах квадрата догорают свечи. Их свет призрачен, ведь свечи заняли его у Луны. Воск вампирически бледен, потому что взят взаймы у Смерти и сейчас возвращается к ней, пропадая в асфальте двора.
Воск не плачет, он убегает.
Он меня боится. Не Смерть, а её воск. Он убегает от меня, хочет вернуться к Смерти, ведь там безопасно — Смерть я не трону.
Во всяком случае, не сегодня.
Справа лежит мужчина. Лица не видно, но по фигуре и одежде я понимаю, что он молод. Скорее, юноша, чем мужчина. Навскидку — лет двадцать.
Мёртвый.
Рядом с юношей стоит золотая чаша, до краёв наполненная тёмной жидкостью. Похоже, он сцеживал в чашу кровь, ослаб, повалился на правый бок и умер. Поза свидетельствовала, что перед смертью юноша ёрзал ногами по асфальту, но чашу, к счастью, не перевернул.
Чаша меня притягивает. Но она далеко, за границей круга.
Я поднимаю голову и осматриваю окна первого этажа. Они тёмные. В обычную ночь окна слились бы со стенами, но сегодня — Великое Полнолуние, тучи спрятались, красноватая Луна щедро делится ворованным светом, и стёкла даже блестят, готовые разбиться или раствориться по моему желанию. Но я не желаю. Я поднимаю голову выше и осматриваю окна второго этажа, мимоходом пробегаю взглядом по третьему и… И неожиданно для себя замираю.
Что-то не так…
Я пристально смотрю на второе окно слева по дальней стене, а через несколько секунд вспоминаю:
— Ольга! — Мой голос оказывается хриплым и слабым, я откашливаюсь и повторяю с нежностью: — Ольга.
А в следующее мгновение вижу её отчётливо. Ольга распахнула створку, чуть подалась вперёд, грудью навалившись на подоконник, помахала мне рукой и крикнула: «Привет! Я сейчас!»
Я машинально машу в ответ.
Я поднимаю руку, улыбаюсь, машу несколько раз и замираю, как идиот, глупо таращась на поблёскивающий стеклом прямоугольник. Второй слева.
Пустой.
Как будто мёртвый.
Почему пустой?
Потому что ночь?
Я вновь смотрю на Луну, словно спрашиваю о происходящем. В ответ Луну равнодушно тошнит серебряными лучами.
В окне никого нет. Во дворе никого нет. Мир стал пуст и холоден.
Мне хочется выть.
— Ольга…
Одна из свечей догорела, алое сияние погасло, и магический круг помертвел, колодки исчезли, я выхожу из квадрата, делаю несколько шагов, с удовольствием разминая застоявшиеся ноги, подхожу к мертвецу, наклоняюсь и беру чашу.
В ней действительно кровь.
Тёплая.
— Спасибо за твой дар, — произнёс я слова, которые сами пришли в голову. — Я принимаю его и клянусь блюсти договор, чего бы мне это ни стоило: силы, времени или живота. Я сделаю, что обещал. Я поклялся.
Тогда я понятия не имел, что означают слова. Но если бы знал — всё равно бы произнёс, ведь в этих словах была моя суть.
Кровь оказалась густой и сладковатой, пить её не доставляло удовольствия, но пришлось. А когда я одолел последний глоток, тёмный асфальт втянул в себя и квадрат, и круг, и символы, и свечи, и пустую чашу, которую я отшвырнул.
Остался лишь мертвец.
Неинтересно.
Я сделал шаг.
Смерть, собирающая воск, отошла в сторону, в тень. Решила вернуться за своей собственностью чуть позже.
Разумно.
Я огляделся.
«Где Ольга?»
Чутьё подсказывало, что в квартире, которой принадлежит второе окно слева по дальней стене, её нет. Но где она?
Почему не встретила?
Зажглись тусклые фонари. Над каждым подъездом и один — в арке. И в их свете я разглядел на стене искусное граффити: тяжёлую собачью морду, грозную на вид, но при этом — неуловимо мягкую. Сторожа, а не бандита, сильного, но не злого. Я подошёл к изображению, постоял, разглядывая собаку, затем протянул к морде руку и… И вовремя её отдёрнул, не позволив себя цапнуть.