Он вздохнул, откинулся на спинку, выпил пару глотков, посмотрел в небо. Это было то самое время, когда сумерки наступали все больше и больше, и кроны деревьев становились темными силуэтами на фоне еще еле светлого неба.
- Честно тебе ответить?
- Конечно.
- Я устал. Я слишком устал жить. Бороться, пытаться держаться на плаву. Когда я закончил школу с золотой медалью, мне казалось, что этот ад наконец-то прекратился. Но я и подумать не мог, что это было только начало. Я держался из последних сил, а потом снова и снова все было именно так. Ни шанса на то, чтобы выдохнуть и жить спокойно. Я просто не выдержал. Я бы и сюда не пришел, но родители настояли, чтобы закончить хоть что-то. И вот я здесь, не понимая зачем я здесь, зачем хожу на все эти лекции, зачем мне вообще все это надо. Я устал жить в этом мире, понимаешь? Мне уже ничего не надо.
Она слушала его внимательно, ловя каждое слово, или может быть это ему так казалось? Все было так странно, впервые он кому-то сказал все это так прямо. Нет, он не жалел об этом.
- Я не понимаю. Не понимаю потому, что у меня никогда не было таких мыслей. Мне нравится то, что я делаю и где я нахожусь. Мне нравится жить в этом мире, вот так. Я не пойму тебя, по-настоящему. Но спасибо, что ты можешь мне об этом сказать. Я уже говорила, ты интересен мне, ты в принципе интересный. Жаль, что у тебя все так.
- Нет, не жаль.
- Почему?
- Потому, что это нормально. Мне не надо, чтобы меня жалели, так что не стоит. Не ради этого я тебе что-то говорю.
- Но ты не можешь отобрать у меня то, что я просто чувствую.
- Не могу.
Какое-то время они еще посидели, пока не стало совсем темно. Потом двинулись к выходу из парка, она помахала ему рукой и исчезла в такси, а он пошел на остановку. Он никогда не сядет в такси один. Никогда.
Рай для демона 4часть
Уже позже, придя домой, отогрев руки под теплой струей воды, налив себе горячий обжигающий кофе, он сидит у экрана пересматривая снятые фотографии. Он любит кофе, всегда любил, даже больше обожал. Почему? Кто знает. Этот напиток поглощается им литрами, оставив ощущение презрения к чаю или просто воде. Это его собственный элексир жизни, собственный наркотик, если он существует, значит все хорошо. Фото на экране выглядят совсем иначе, чем казались тогда в объективе. Как будто более живыми, более полными, настоящими. Он смотрит на каждую из них и заново проживает тот момент, когда звучал щелчок фотоаппарата. Может быть, он и не жил тогда, но живет сейчас, действительно погружаясь в пережитое, как будто впервые. Эти картинки на экране говорят о том, что день действительно был, и он действительно был в этом дне. Воспоминания не исчезнут, если законсервировать их в пиксели. Они и так бы не исчезли, он слишком хорошо помнит каждый прожитый свой день, но ему кажется, что помнит он свою жизнь немного иначе, чем все остальные люди на планете.
Во-первых, он еще никогда не встречал кого-то, кто бы так хорошо запоминал то, что с ними было, вплоть до мельчайших деталей. А во-вторых, эти фото, прокручивание воспоминаний, все это позволяет прожить то, что было еще сильнее и глубже. Может быть даже глубже, чем оно было на самом деле. Он всегда считал, что у него слишком хорошее воображение. Сколько уже жизней он прожил в своей голове? Невероятное количество того, что в реальности никогда не происходило и не произойдет. Он мог оказаться в любом мире, и чувствовать там все, и делать там все, что хочет. И это не было похоже на киноленту, которую видишь издалека, как цепочку событий, нет. Он сам был участником и создателем, и чувствовал все, вплоть до касаний. Ему не нужен был этот мир, чтобы делать что хочется и быть тем, кем хочется. Он уже был. Там, в своей голове как создатель, как творец, где каждый кусочек созданного мира подчинялся одному его желанию.
Что касается фотографий, они для него были словно порталами в тот день, в тот момент. Так, как будто он открывал дверь, шагал в нее и оказывался ровно там же, где и стоял тогда, и делал то же, что и тогда, и проживал это еще раз и еще раз, снова и снова, только ярче и полнее, чем оно когда-то было на самом деле. Так, как будто сама жить была только превью, а воспоминания о ней настоящим. Поэтому он так любил фотографировать. Его альбомы, заботливо рассортированные и систематизированные по папкам, были окнами в жизнь.
И сейчас с экрана на него смотрела девушка, которую к великому своему удивлению, он захотел сделать своей. Чтобы она не принадлежала больше никому другому, чтобы никому другому больше не улыбалась, чтобы все, что она делает и обо всем, что она думает, знал только он. Не делиться, не находить компромиссов, положить в шкаф так, чтобы другие дети не касались его игрушек. Не сломали, не потрепали, и даже не видели. Как бы было прекрасно, спрятать ее в этом шкафу, и только ему одному был бы доступен ключ. Или может быть оказаться с ней в мире, где нет других, где есть только они вдвоем. Чтоб то, что ему близко сохранилось, законсервированное, неизменное.