Единственная фраза, изредка срывающаяся шепотом, провоцирует новые капли, падающие в недры складок:
- Я так больше не могу.
Но, видимо, все еще может. И жить может и дышать, и есть, и очень много спать тоже может. Каждый день кажется последней песчинкой на переполненных весах, но дни все тянутся и тянутся, вот уже почти полгода.
Полгода с момента получения диплома, полгода с момента последней встречи с ней, полгода затворничества в этой квартире, словно в берлоге. Полгода отвратительной погоды на душе. Без сил, без надежд, без обещаний, без веры, что когда-нибудь станет легче.
Можно ли так протянуть отведенное ему время, пытаясь не сойти с ума? И если вернуться в тот день и поступить по-другому, то стало бы сейчас легче? Был бы он другим теперь, если бы все было иначе тогда? Он не знает. Но даже думая о том, что возможно было бы легче, он отчаянно держится за каждую крошку воспоминаний, не желая упустить ни единой секунды, что когда-то были раем.
Воспоминания, что спряталось за этим словом? Чувства, ощущения, мысли, движения, слова, отпечатавшиеся в голове мазками произошедшего. Как будто этого всего никогда и не было, но было. Боль и радость, смех и слезы. Воспоминания крепко держат своими нитями и влияют на решения в моменте сейчас. Что-то хотелось бы изменить, а что-то хочется продлить вечно. Но вне зависимости от желаний, все эти мазки так и останутся в голове навсегда.
Кто-то спокойно живет с ними, продолжает жить и идти дальше, а кто-то отчаянно утопает в собственноручно созданном тумане и не желает выбираться. Для кого-то прошлое наполнено всеми красками широкой палитры, от иссиня-черной, бросающей в дрожь, сквозь легкие бабочки оранжевого и вязкую зеленую болотную слизь, до испепеляющего белого, дарующего блаженство. Но у него все не так. Все, что он помнит и все, что он знал, поделено лишь на две стороны, отчетливые и никогда не касающиеся друг друга. Рай и ад.
И как так вышло, что адские мерзлые степи злости, печали, опустошения и бессилия, занимают большую часть его жизни? Райские сады со спелыми наливными фруктами, по сравнению с ними, кажутся лишь островком. Манящим, но затаившимся среди черной пустоты.
Он всегда знал, что хорошо, а что плохо, где правда, а где ложь, и делил, делил свой и чужой мир на части, ровно на двое. На свет и на тьму. Со всеми и с собой он был слишком честен и прямолинеен, и именно из-за этой честности и правдивости перед собой, он твердо знал, что свет – не его сторона. Он был демоном, живущим среди людей, наблюдающим за их тупостью и невежеством. Глупые люди, мерзкое стадо, алчно пускающее слюни на обещания сомнительных удовольствий. Их мысли, их мечты, примитивные и жалкие, достойные лишь презрения.
Само существование среди серой массы животных тел казалось ему невыносимым. Он тот, кто знает истину, тот, кто видит больше и дальше других, тот, кто способен вынести груз горькой правды. Жаль только, что у него не хватит сил, чтобы очистить этот мир от скверны. Лучше вообще не касаться этого жалкого мира.
Он помнит, как когда-то давно, в детстве, их посадили рядом с живым уголком, чтобы сделать общее фото. Где они тогда были? Зачем нужно было это фото? Эти вопросы не так важны, как важен он сам в тот момент. Его руки, заведенные за спину, тянутся сквозь деревянную ограду, хорек лижет его пальцы и трется. Он хватает зверька и начинает душить, все сильнее сжимая шею, улыбаясь в объектив фотоаппарата. Просто потому, что может, просто потому, что не жаль, просто потому, что уже тогда знал, что он – тьма.
Он не наслаждался этим и не утопал в печали. Абсолютно спокойный, с улыбкой на лице, осознавая, кто он такой. Задушить тогда не удалось. Может быть потому, что у него еще не было достаточно сил, чтобы сделать это, а может быть потому, что сфотографировали их слишком быстро. Он просто встал и пошел дальше, не думая ни о чем. Он знал, что он сильный и знал, что уже тогда ему не нужен был никто.
Сильный. Всю свою жизнь он был сильным. Нет, не физически, это ему было не нужно. Простое тело, что оно может по сравнению с духом, который живет в нем? Высокий, худой, с тонкими чертами лица, длинными пальцами, глубокими карими глазами, которыми он пристально рассматривал этот недостойный мир. Когда-то он хотел отрастить волосы, просто из любопытства и желания оторваться от клише короткой стрижки, но передумал. Его практически угольные пряди так и остались не длиннее пары сантиметров в челке.
Его сила исходила изнутри и не нуждалась в физическом проявлении. Он с равнодушным взглядом смотрел на разбитые колени и просто шел дальше. Он спал под открытым небом в мороз просто потому, что хотел этого. Он бежал утром каждый день, наплевав на ливень, на снег, на прилипающую одежду. Всю свою жизнь он придерживался личной философии и личных взглядов, ниоткуда ни вырванных, рожденных в его собственной голове.