— Ты когда будешь еще выступать по телевизору, мне твой голос так понравился? — спросила Калерия Антоновна.
— Пока не знаю... следите за программой телевидения, — ответила Наташа уже несколько нетерпеливо, поглядев на свои ручные часики.
А высокий человек был, может быть, аккомпаниатором; а может быть, и ближе кем-нибудь.
О том, что повидала племянницу, узнала о сестре, которую не обошло все-таки счастье, живет вместе с сыном, нянчит внуков, а дочь — красавица, стала певицей, — Калерия Антоновна не сказала мужу. Он вернулся с работы не в духе, сразу включил телевизор: может, с ревизией пошло не так, а может, с молодой кассиршей пошло не так, раздраженно сказал вдруг:
— От тебя кухней пахнет.
— Обед готовила, — ответила Калерия Антоновна кротко.
Но и обед не понравился ему, ел нехотя, и все было не так для него.
— Доверишься людям — пропадешь... только доверься, — сказал Григорий Ефимович вдруг, и нельзя было понять, относится ли это к ревизии, а может быть, никакой ревизии нет, а есть только молодая кассирша, которой его любезности совсем ни к чему, и после закрытия магазина поджидал ее некто... Но это мог знать только он, Григорий Ефимович... а она знала лишь, что давно не нужна ему, да и самой себе не нужна, все, что было по сердцу, сама пропустила, а теперь, глядя на жнивье, на сжатое свое поле, чего же жаловаться, да и кому?
— Я средство для чистки принес, раковина в кухне совсем запущена, — сказал Григорий Ефимович: может быть, хотел остаться один у телевизора.
— Почищу, — ответила она.
В передней на подзеркальнике стояла металлическая зеленая туба с изображением зигзага молнии, и Калерия Антоновна взяла тубу и пошла с ней на кухню.
Камень со дна озера
Самолет легко толкнулся колесами, побежал, мокрое лётное поле простиралось, как озеро, шел дождь — это была Москва поздних дней октября.
К самолету подъехал маленький поезд из нескольких вагончиков, и Юля тревожась села вместе с другими в один из вагончиков, а полчаса спустя, сняв с движущейся ленты конвейера свой чемоданчик, так же тревожась села в маршрутный автобус, стоявший на мокрой площади, и неведомый мир, неведомая страна, неведомая Москва пошли за окнами. А приученный везти вернувшихся из дальних странствий автобус деловито бежал сначала по загородному шоссе с желтыми или уже совсем голыми деревьями по сторонам, бежал в Москву, в неизвестность, в такую для нее, Юли, неизвестность, что нельзя было и представить себе, как будет с ней дальше...
Мать, когда ей, Юле, было всего три года, уехала к своей матери в Петрозаводск, в котором летом пахнет водной свежестью, а зимой ветер носится над Онежским озером, да и с Ладоги приходит суровое зимнее дыхание.
В Петрозаводске мать стала работать библиотекарем в одной из библиотек, жили втроем с бабушкой Василисой Ивановной, а два года спустя, простудившись в одну из трудных ветреных весен, мать заболела воспалением легких, и все так страшно и так быстро случилось. А дальше пошло только с бабушкой, и детство и школа пошли только с ней, бабой Васенькой, заменившей для нее, Юли, всех и все на свете.
Она была уже в девятом классе школы, когда Василиса Ивановна задержала ее как-то возле себя.
— Слабая я стала, Юленька, — сказала она, — как ты, в случае чего, будешь жить без меня? Винить никого не хочу, но тебе учиться дальше надо, у тебя к биологии есть склонность. И твой отец — естественник, что бы там ни было, а ты все-таки дочь ему.
А больше Василиса Ивановна ничего не сказала, но по смыслу ее раздумий выходило, что в случае чего нужно обратиться со своей жизнью к отцу.
И вот ехала она, Юля, обратиться со своей жизнью к отцу, ехала смятенная и неуверенная, как через столько лет он встретит ее? Бабушка Василиса Ивановна много лет работала в местном музее, оставила написанную ею книжечку «Петровская слобода» о далеком прошлом Петрозаводска, среди ее вещей было немало всяческих памяток, и Юля, выискивая, что привезти отцу в подарок, нашла зеленый плоский камень со дна Онежского озера, который подарил бабушке знакомый рыбак, камень мог послужить для бумаг на столе.
Об отце бабушка сказала однажды:
— Вот и академиком стал Александр Петрович... вчера по радио сообщали, кого выбрали в Академию.
И уже совсем далеким теперь казался отец с его новым званием, с его книгой «Мхи и папоротники», которую принесла как-то бабушка из музейной библиотеки, а мхов и папоротников было в Карелии вдоволь.
Дом, в котором жил отец, был построен для академиков, с десятками подъездов в большом, строгом дворе, и дежурная в одном из подъездов, вязавшая возле лифта, строго посмотрела поверх очков: