Елизавета Георгиевна, увидев дочь мужа, о которой хоть и глухо, но все же думала по временам, призналась самой себе, что ее застали врасплох, не подготовленную, и что́ значит — поступить на биолого-почвенный факультет? А где она будет жить, эта хотя и похожая на подростка — с ними, в их квартире, предназначавшейся совсем для другой жизни?
Но так испытующе смотрели на нее уже полные слез серые глаза, с такой надеждой, что она все поймет со своим женским сердцем и не осудит за то, что в страхе перед одиночеством потянулась к отцу, хотя и не видела его столько лет.
И вся сложность, вся противоположность чувств, словно с мгновенными, сменяющимися кадрами, прошли за несколько минут.
— Прежде всего, покормлю тебя, — сказала Елизавета Георгиевна столь по-матерински, что сама подивилась себе. — Ты с ленинградским поездом?
— Нет, самолетом. Я в первый раз в жизни летела.
— Удачно, что подгадала в субботу. По субботам я дома, и Александр Петрович вернется пораньше.
И они сидели вскоре за столом в большой комнате, за окнами которой, прикрытыми тюлевыми занавесками, неслась огромная улица, называвшаяся Ленинским проспектом и поначалу показавшаяся страшной в своем стремительном беге и отчужденности. Но Элина Оттовна в свое время сказала:
— Отец — это отец. По-фински отец — ися, а у нас отец — всё, если только хороший отец.
И они пили кофе, а Юля рассказывала о бабушке Василисе Ивановне, после смерти которой Элина Оттовна горевала: «Другой такой не найдешь», и это правда, другой такой не найдешь.
— Ну, не так-то уж беден свет... живут и в Москве хорошие люди, — сказала Елизавета Георгиевна, однако больше самой себе, еще недавно настороженной, готовой к самозащите... но к защите от кого — от этой испуганной своей судьбой девочки?
— Мы с Александром Петровичем обсудим, конечно, все насчет тебя. А пока, если не очень устала, пойдем купим к обеду. Александр Петрович обычно обедает в институтской столовой, но по субботам и воскресеньям мы обедаем дома.
—Я умею хорошо готовить, — сказала Юля поспешно, — меня бабушка научила.
— Что ж, пригодится со временем.
И они шли вскоре по Ленинскому проспекту, казавшемуся теперь уже не столь чужим, а в магазине, подойдя к кондитерскому отделу, Елизавета Георгиевна сказала:
— Надо все-таки отметить твой приезд... купим торт, ты какой предпочитаешь — кофейный или ореховый?
Они купили на обед, купили и торт, а когда возвращались, Юля по временам робко снизу вверх смотрела на нее, и Елизавета Георгиевна наклонилась вдруг и запрятала под ее беретик выбившуюся прядку, а встречные полагали, наверно, что это мать с дочерью.
—У нас новость, — сказала Елизавета Георгиевна, как только услышала звук ключа. — Приехала твоя дочь Юля.
И по тому, как муж остановился в дверях, стал медленно снимать с себя пальто, можно было понять, что он готов к худшему. Но Елизавета Георгиевна сказала о новости так, что Юля услышала в ее голосе: «У нас радость, приехала твоя дочь, собирается поступить на биолого-почвенный факультет», — именно это она услышала, Юля.
Александр Петрович вошел в комнату, а ту, которая растерянно ждала его, он помнил трехлетней, и теперь нельзя было представить себе, что это его дочь.
— Какая же ты стала, — подивился он лишь, покачав головой, — и когда только ты успела стать такой?
И Юля сказала, что весной кончила школу, а бабушка не дожила...
— Не знал, — отозвался Александр Петрович грустно, — не знал о Василисе Ивановне. Она хороший человек была. С кем же ты теперь?
— У нас соседка, Элина Оттовна, она всегда помогала бабушке.
За обедом Александр Петрович молчал, ел суп отсутствуя, о чем-то думал, а Елизавета Георгиевна спросила вдруг Юлю:
— У тебя все бумаги с собой?
И теперь осталось рассказать отцу и о том, зачем она приехала.
— Если у тебя интерес к биологии, может быть, лучше в сельскохозяйственный институт, — сказал Александр Петрович так неопределенно, так смутно, словно ожидал, что жена сейчас же спросит: «А где она будет жить?»
Но Елизавета Георгиевна ничего не спросила.
Вечером смотрели телевизор, Юля рассказала, что у бабушки был хороший телевизор «Рубин», к вечерним передачам всегда приходила Элина Оттовна, пусть телевизор останется теперь у нее.
— Вообще выберешь как-нибудь время, съезди в Петрозаводск, раздай оставшееся после Василисы Ивановны тем, с кем она дружила, а себе оставь только то, что дорого тебе по памяти, — сказал Александр Петрович.
Юлю устроили в маленькой комнате, где в китайской фарфоровой вазе стоял сноп пшеницы, наверно какой-нибудь сортовой, выведенной и стараниями Елизаветы Георгиевны.