Но она лишь подумала так — не в прямое осуждение, а больше с недоумением, что давно совсем позабытая старушка польстилась на чужое жилье, а попробуй пусти только, потом и не выживешь, и построит ли еще колхоз дом или не построит — это тоже вопрос.
Мышакова сидела опустив голову, сидела в такой печали, хотя, наверно, заранее ждала, что откажут ей, и Балашова представила себе, как в слепой своей надежде ехала та почти от самой Рязани, а внучка, может быть, и не знает ничего.
— Я тебе сочувствую, конечно, — сказала Балашова, — но сама посуди — не виделись мы с тобой лет двенадцать, а то и поболе, а ты ко мне с просьбой, насчет которой и родная сестра задумается. Как это получается?
— Я и не надеялась, Неонила Федотовна, — сказала та, но тоже скорее прошептала. — Я ни в жизнь для самой себя не поехала бы, а Валюшу мне жаль, росла без отца и без матери: после того, как пришла похоронная на Мишу, Дуня, конечно, погоревала год-другой, а потом нужно было свою жизнь устроить, вышла замуж, уехала с мужем в Казахстан, а девочка при мне осталась, при мне и выросла, и школу хорошо кончила, а потом и техникум, и всё при мне. Мать хоть и пишет время от времени, но только не та мать, которая родила, а которая вы́ходила. Отсохло, как сучок... а со мной — всё, так что вы должны понять меня, Неонила Федотовна.
— Я понимаю, — ответила Балашова.
Но стало уже скучно, собиралась пойти в гости вечером, еще пообедать нужно, воскресенье только накануне длинным кажется, а начнется — и нет его. Она хотела было предложить Мышаковой пообедать вместе, но подумала, что приблизит ее внутренне, а этого делать нельзя, нужно сразу определить дистанцию.
— Ты пенсию получаешь? — спросила она.
— А как же... мать героя войны, у Мишеньки ведь три ордена было да еще медали.
Но так далеко это ушло, сейчас только смутно вспомнишь Мишу, хоть и учились с ним в одной школе, а у нее, Балашовой, разлад с мужем вышел, начал своевольничать, а она на фабрике выделилась со своими способностями, не захотела терпеть этого слабовольного, попивающего Семена Балашова, хоть и хорошего механика; сейчас и совсем опустился, приходил в канун Октябрьских праздников жалкий, наверно хотел попросить взаймы, но не решился, посидел только, спросил о сыне, и она жестко, без всякой жалости ответила ему:
— Нет у тебя никакого сына. В свое время относился ко мне без уважения, а меня, между прочим, люди уважают, так что с себя спрашивай.
Балашов сидел униженный, и все, что было в комнате вокруг, — и телевизор «Рубин», и сервант с хорошей посудой, и ковер с купальщицами у пруда, и ножная машина, и холодильник «Север» — все это было по ее стараниям, а с ним ничего не приобрели. Сын об отце никогда и не спрашивал, а если по правде, то и матерью не очень-то интересовался, и вовеки, конечно, не поедет в село, где стоит ее материнский дом...
— Я, между прочим, продала бы свой дом, если бы подходящий покупатель нашелся, — сказала она. — Может, прослышишь на селе — имей в виду... а тебе за хлопоты процент будет, подработаешь немного к своей пенсии.
— Сейчас Валюша начнет хорошо зарабатывать, — сказала Мышакова поспешно, — так что обойдемся.
— Это ты зря так, — упрекнула Балашова. — Я по-хорошему, а не для того, чтобы смягчить как-нибудь. Мой отказ на разуме построен.
— Я — что ж... я — ничего, — сказала Мышакова. — Я уважаю вас, Неонила Федотовна:
И что-то все же поднялось вдруг из глубины.
— Ты с каким же поездом приехала?
— Я в семь часов утра выехала... это председатель меня подтолкнул, сказал — поезжай, не откажут тебе в твоей просьбе.
— Как колхозные дела решает, — почти обиделась Балашова, — а это, между прочим, совсем не его дело.
Она подумала, однако, что Мышакова уехала, наверно, натощак, следовало бы все-таки предложить ей пообедать, но теперь, когда и председатель колхоза знал о цели ее поездки, а может, лишь ссылается на него, Балашова и вовсе настроилась против этой тихой старушки.
— Что же так — мать героя, а в тесноте живешь.... что же он, колхоз, обошел тебя, солдатскую мать?
Балашова спросила об этом насмешливо, но Мышакова ответила с кротостью:
— Живу — и живу... у нас в прошлый год зима без снега выдалась, померзли озимые, пересевать пришлось, а до этого засуха была, так что у колхоза забот хватает.
И Балашова порадовалась своей зоркости: как же, так внучке Мышаковой и дали квартиру в новом доме, да еще попрекнут тебя, если попросишь освободить пристроечку, найдутся защитники, скажут: сама не живет и других выживает, очень просто, если поддаться слабости, посочувствовать на свою голову.
— Так что, Мышакова, ты не обижайся на меня... да и перед своим сыном я ответственна, может, захочет в родном доме пожить. Птицы и те из дальних краев прилетают, а человек и подавно. Чайку не выпьешь? — спросила она, поколебавшись. — Все-таки возобновили мы с тобой старое знакомство.