— Он просил, чтобы я почаще заходил к нему, и я теперь буду почаще заходить к нему.
Следовало, конечно, добавить, что его сын лежит сейчас, может быть, там, где лежала морская звезда когда-то, но он промолчал об этом.
Порожняк
Дочь уехала в город, и Платон Михайлович остался один в пустой даче. Он уже давно привык быть один со своими мыслями, которые от времени становились все гуще и теперь плотно лежали в душе вместе с воспоминаниями. Было немного странно, что по мере того, как уходило вдаль время, воспоминания приближались, они возникали подобно тому, как на маленькой станции, куда он выходил встречать дочь, неслышно возникал из-за поворота дальний поезд, и белые эмалированные дощечки на вагонах напоминали о городах или странах, в каких побывал в свое время и он...
Было начало мая, в прохладной ландышевой тишине леса куковала кукушка, вела счет оставшимся годам, и Платон Михайлович старался не прислушиваться, чтобы не огорчиться, но кукушка была щедрой, обещала много лет впереди; наверно, она переживала пору любви и была великодушна от своей любви, что сто́ит в такую волшебную пору подкинуть человеку еще десяток-другой лет. Это все-таки самая нежная и самая тревожная птица, хотя и не одобришь ее повадки пользоваться чужими гнездами для своего будущего бесцеремонного птенца.
В даче было пусто, дочь уехала до воскресенья, а в субботу она переедет с внуком Сережей, и уже заказано грузовое такси. Но пока Платон Михайлович был один, подполковник артиллерии в отставке, а в прошлом — математик, однако и поныне он еще в науке, его работа по ортогональным функциям, иначе — по расчетам силы, скорости или ускорения, должна скоро выйти из печати. Сад при даче был уже старый, некоторые плодовые деревья Платон Михайлович посадил еще до войны, в те годы, когда он с женой были молодыми, и так же, в холодке майского утра, куковала кукушка тогда, обещала много лет впереди, она еще не знала, кукушка, что через год начнется война...
Весна стояла холодная, деревья задержались в своем расцвете, только две отчаянные яблони зацвели, но в один из утренников схватило их, и завязей уже не будет. По вечерам Платон Михайлович все же топил печку, подкидывал сучки, которые сре́зал за день, или длинные, тонкие березовые прутья, и всегда утром лежали в траве такие прутья, словно березы на рассвете расчесывали волосы.
Дорога за поселком шла полем, в глубокой выемке внизу лежали железнодорожные пути, и если не идти по обочине, то лишь услышишь, что в выемке проходит поезд, низко прогудит, подходя к ближней станции, а иногда печально и мелодически прозвучит в вечерней тишине рожок, может быть сцепщика или путевого обходчика, и тогда вспомнишь молодые, такие дальние годы, когда ездил к родителям в Рыльск на каникулы третьеклассник Платоня Сиверов, а дома его называли просто Тоней, как девочку...
Все было молодо и чудно тогда; верхняя полка в вагоне третьего класса, на которой, подперев голову, можно смотреть в щель полуопущенной рамы окна, и бежит, бежит, в зазеленевших рощах, в купах деревьев возле ручья, знакомая Орловщина, и уже недалеко до Курска и Льгова, а там и Рыльск с памятником великому мореплавателю Шелехову, стоящему с подзорной трубой в правой руке. На рассвете поезд остановится на какой-нибудь станции, утренняя хрустальная свежесть льется в окно, все в вагоне еще спят, и в прозрачной майской тишине пастуший рожок из бересты или коровьего рога, та жалейка, упоительнее звука которой не бывает. Эти воспоминания наплывали тоже по мере того, как уходило вдаль время, воспоминания о детстве и юности, а теперь уже и дочери Наде приходится лишь вспоминать о детстве и юности, только внуку Сереже еще предстоит это.
Дорога шла полем, и щавель с его красными цветочками, и мать-и-мачеха с желтыми пушистыми цветами, и голубая пролеска с ярко-синими мягко теплели в скромной полевой прелести. Был тот тихий вечерний час, когда пригородные поезда приходят уже полупустыми, и теперь чаще проносятся дальние — на Украину или в Прагу и Бухарест. Все скорости можно исчислить математикой, одно только неподвластно ей — это движение времени, с его переменами в жизни человека, да еще с войной, которую пришлось пережить ему, и хотя она уже давно миновала, время настойчиво напоминает о ней, и до сих пор ничего не забывшие и не примирившиеся с потерей матери и жены ищут следы своих сыновей или мужей, пусть это будет лишь холмик где-нибудь возле обочины дороги... силу человеческой любви, особенно женской, тоже не исчислишь.
Маленькая станция была пустой, из лощины тянуло холодком, полоса тумана стояла над низиной, Платон Михайлович сидел в одиночестве на платформе с пространственным названием «Дальнее», и тихие долы лежали вокруг.