Они еще посидели в тишине, позвякали спицами, и большой синий вечер подступил к окну и стал за ним.
Скерцо
Маврикий Андреевич надел свою черную шляпу с большими полями, какую носили некогда вольнодумцы, застегнул доверху осеннее пальто, а под его тонким, орлиным носом подстриженные черные усики были уже с серебряными иголочками.
— Значит — манную крупу, молоко и масло? — спросил он ту, которая сидела глубоко в кресле, уже шесть лет могла больше покоиться в кресле или лежать, и всегда становилось грустно думать о том, что некогда тонкой и красивой в своих движениях была эта Марина Вячеславовна, в черном бархатном платье садилась за рояль, и руки ее уже лежали на клавишах, пока Званцев настраивал свою скрипку, сначала просто хорошую скрипку, а когда пришла известность, ему дали скрипку работы Николо Амати, певучую драгоценность с волшебным, серебряным звуком в ней...
Шесть лет назад с одаренной пианисткой Мариной Вячеславовной Скалдиной, тогда еще совсем молодой, случилось тяжелое несчастье: в результате нервного заболевания она почти лишилась ног и даже от своего кресла до постели могли передвигаться лишь мелкими, как бы шелестящими шажками. Весь расцвет ее молодости, вся ее концертная деятельность была связана со скрипачом Игорем Александровичем Званцевым, которому она аккомпанировала, и на афишах рядом с его именем стояло и ее имя... Однако многое становилось все глубже, чем быть лишь аккомпаниатором Званцева, она полюбила его, и он знал это, но принимал как некую дань его успеху: в ту пору всего два года назад он окончил Московскую консерваторию, сразу выделился на одном музыкальном конкурсе, а далее трудолюбиво закрепил свою удачу. И несколько лет Марина Вячеславовна сопровождала его повсюду, где он выступал, побывала с ним и в Варшаве, и в Праге...
Несчастье, постигшее ее, косвенно коснулось и Званцева: нужно было спешно искать нового аккомпаниатора, и лишь скрипач или певец знают, сколь много значит эта гармоническая и ритмическая опора.
И уже несколько месяцев спустя на афишах рядом с именем Званцева появилось имя его нового аккомпаниатора — Ядвиги Броневской, одной из выпускниц Московской консерватории. Званцеву пришлось привыкать к новому аккомпаниатору, а Марине Вячеславовне к тому, что многое в ее жизни навсегда кончилось...
Прежде она жила с матерью, а после смерти матери, когда не один из бывших соучеников пришел выразить ей сочувствие, пришел и Маврикий Андреевич Мирославцев, пришел тот, кто еще в консерватории тайно и робко влюблен был в нее, никогда, однако, не выражал этого, принял и то, что она стала постоянным аккомпаниатором Званцева, с которым вместе учился, знал также, что не только успех Званцева влечет ее к нему, знал и то, что женское чувство служит надежной поддержкой художнику...
А с ним получилось иначе: ни на одном конкурсе скрипачей он не выделился, считался просто хорошим исполнителем, стал оркестрантом, впоследствии — второй скрипкой, и случалось, что Званцев выступал в сопровождении симфонического оркестра, а он, Маврикий Андреевич, был в числе тех, кто в оркестровом составе сопутствовал его игре.
И лишь тогда, когда Марина Вячеславовна осталась одна, с тем, что постигло ее в самом расцвете жизни, он сказал ей однажды:
— Вы ведь хорошо понимаете, Марина Вячеславовна, что известного скрипача из меня не получилось... что делать, каждому по его способностям.
Он сказал это не скорбно или с самоуничижением, а просто думал, что известность не самый необходимый спутник человека.
Легкая, обычно торопливо направлявшаяся к раскрытому концертному роялю фигура Марины Вячеславовны несколько отяжелела от неподвижности. Как-то одна из соседок упросила позаниматься с ее десятилетней девочкой, а потом стали приходить еще две девочки, тоже дочки соседок, сначала кропотливо карабкались по гаммам, потом стали разучивать пьески, оживленно звучавшие в той большой, грустной комнате, которая шесть лет назад заменила собой концертный зал...
Когда Маврикий Андреевич без скорби или самоуничижения высказал мысль, что в жизни не всем дается одинаково, он решился сказать также то, о чем, может быть, все же следовало сказать в свое время:
— Вы и не замечали меня прежде, Марина Вячеславовна, а у меня всегда была к вам душевная склонность... и это, может быть, вам и не нужно, но мне это нужно.
Она была еще красива, Марина Вячеславовна, хотя и несколько скорбной красотой, однако от этого еще более трогательной.
— У меня к вам одна просьба: я все-таки надеюсь, что со временем добьюсь и большего. Не согласились бы вы помогать мне разучивать кое-что? Может, хоть и не на сольные концерты, а на первую скрипку вытяну.