Ему хотелось сказать Наде: это все-таки чудо из чудес и милость из милостей, что не все уходит навсегда, иногда возвращается в ином виде именно в память того, что ушло.
— Снегу! — сказала Надя.
И он заглянул в ее лицо с белыми ресницами, заглянул в то нежное и милое, что было под меховой шапочкой.
Они прошли немного полем, и теперь уже завывала она, зимняя буря, а то и плакала, как дитя, со свистом уносила струи снега, и поле шевелилось от них... Ах, Надя, Надя, поймете ли вы, что может испытывать человек, у которого, подобно этим снежным струям, уже столько унесено, однако в минуты уныния далекий, верный голос, на который так похож ваш голос, скажет: «Еще напишешь... еще как напишешь!» — и тогда возвращается все, что казалось навсегда потерянным...
— Ах, Надя, Надя... если бы вы только знали! — сказал он вслух, но ветер сорвал слова с его губ, и она ничего не услышала.
— Ну просто с ума сошли! — сказала Ангелина Андреевна, когда они вернулись залепленные снегом.
Но и она, учительница литературы, хорошо знала, что такое пушкинская метель, когда колокольчик однозвучный утомительно гремит, или метель Вяземского, когда колокольчик звонко плачет, и хохочет, и визжит, или толстовская метель с охотницким колокольчиком, язычок которого уже не бьется, а скоблит по стенкам...
Позднее, когда выпили чаю и Михалев ушел к себе наверх, — по привычке пожелать спокойной ночи — Надя поднялась к нему. Он сидел за столом, сказал через плечо:
— Спокойной ночи, Наденька... и такое великое спасибо вам, такое спасибо. А за что — может быть, когда-нибудь и поймете.
— Александр Михайлович, я уже не маленькая, — сказала Надя. — Не говорите со мной загадками.
— Какие же тут загадки? — ответил он. — Все ясно, как на вашей ладони: глубокая линия воли у вас поперек нее, а другая, самая важная, во всю ладонь. Денька через два прочту вам рассказ о том, как метель перекатывает миллиарды тонн снега, а взамен приносит крупицу, всего лишь крупицу, но человеку иногда и крупицы достаточно.
А в полночь, когда все в доме уже спали, Михалев осторожно, чтобы не скрипнуть ступенькой, спустился по крутой лестнице, открыл входную дверь и вышел в сад с изогнутыми белыми дугами деревьев. Метель пронеслась и утихла, клокастые облака мутно светились, по этому отсвету было видно, что они несутся: метель, наверно, поднялась в высоту. Потом показалась на миг луна и как бы напомнила о том, что она — светило, и никаким тучам не заслонить ее, как не загасить угль, пылающий огнем, который на всю жизнь зажжен в человеке, даже если беды и неудачи подстерегают его...
Городок
Тихий вечер начала сентября тушит солнце, днем еще жарко гревшее, и сразу становится по-осеннему гулко. В этот час больные, сидевшие на скамейках парка клинического городка или провожавшие своих посетителей, вспоминают о доме, в котором близкие вскоре сядут за вечерний стол, и больничная грусть сначала вкрадчиво, а потом все настойчивей проникает в палаты.
В семь часов поочередно ко всем корпусам подъезжает мутно-зеленый фургончик с нарисованной бычьей головой на кузове — фантазией водителя, изобразившего эмблему питания, — привозит из кухни ужин. У входа уже стоят наготове металлические тележки, на которых развезут по этажам оцинкованные ящики с горячей пищей, а напротив на скамейках, поджидая фургончик, сидят буфетчицы, гуторя и делясь друг с дружкой нехитрыми новостями.
Пока не привезли ужин, один из посетителей, рослый, но сырой и стеснительный на вид человек, катает в больничной коляске женщину, видимо свою мать. Женщина, с серым, неподвижным лицом, смотрит перед собой, как бы извлекая из памяти прошлое, а покорный, любящий сын катает ее, как катала она его в детстве...
Две девушки, сестры, хорошенькие и модные, приносят букет цветов, у них здесь тоже мать, уже заждавшаяся их прихода, грустная и красивая, по-видимому, в молодости, — и втроем они торопятся в глубину парка подальше от людей. Старшая дочь — скажем, Аня — сразу же начинает рассказывать, что в химической лаборатории, где она работает, сейчас ставятся опыты на новых реактивах, и говорят, что у этих опытов великая будущность. А младшая — скажем, Веруся, — нежно обняв рукой плечо матери, пока еще ничего не может рассказать: она только весной кончила школу, в университет на филологический факультет не набрала нужное число очков, поступила пока чертежницей на завод в далеком новом районе, и нужно вставать в шесть часов, чтобы успеть вовремя попасть на работу. А как будет зимой, когда приходится иногда подолгу ждать автобуса, к тому же обычно переполненного?