Но годы исподволь все же что-то подпортили, для Марии Гавриловны это отразилось на ногах, одолевавших ступени из кухни, однако надевать специальные чулки, как потребовал врач, она не захотела, и тонкие, капроновые чулки уже не скрывали набухших вен.
Подобрались годы и к Милице Васильевне: прежде она почти одновременно появлялась во всех залах, так что даже подивишься, как человек поспевает всюду, а теперь все чаще сидела за своим столом, привычно зажав плечом трубку телефона и записывая что-то в блокноте...
Мария Гавриловна, неся на левой руке поднос, поднялась на второй этаж, стукнула в дверь с табличкой «М. В. Стоюнина», из комнаты отозвались: «Да», и Мария Гавриловна внесла поднос.
Милица Васильевна сидела за своим столом, только не прямо, как обычно, а чуть согнувшись над ним, словно что-то лежало на ее плечах, взглянула на Марию Гавриловну как-то: странно, исподлобья, сказала: «Спасибо», и Мария Гавриловна поставила поднос на столик рядом с ее рабочим столом:
— Сегодня омлет для вас... хватит без горячего сидеть, — сказала она, уже давно выбиравшая блюда по своему усмотрению.
— Не хочется... чаю только выпью.
Милица Васильевна, видимо, собиралась добавить что-то, но ничего не добавила.
— Нет уж, пожалуйста, раз принесла.
Мария Гавриловна постояла возле ее стола, и та снова как-то странно, исподлобья взглянула на нее своими серыми, только уже поблекшими глазами.
— Вы до которого часа сегодня? — спросила она.
— В шесть Клава Сергеева сменит... а что?
— Полчасика не уделите мне?
— В каком смысле? — и что-то, чего Мария Гавриловна не уяснила себе, словно толкнуло в сердце.
— Хочу побеседовать с вами кое о чем... мы ведь старейшие работники здесь, а насчет вашей работы я нередко задумываюсь: то в кухонном жару, то с подносом.
— Да ведь и насчет вашей работы тоже задумаешься... не так-то просто наш Дом культуры вести, и все с уважением к вам, а Арсений Павлович Светловский без цветов и не придет.
— Он хороший человек, Арсений Павлович, — сказала Милица Васильевна задумчиво. — Так зайдите ко мне перед вечером.
— Обязательно. А на обед сегодня суп с фрикадельками, зразы и компот из апельсинов.
— Плохой едок я стала...
— Что значит — плохой едок... человек должен питаться. Еще салат из свежих огурцов приплюсую.
Мария Гавриловна оставила поднос с завтраком и ушла, а Милица Васильевна помешала ложечкой в стакане с чаем, отпила несколько глотков, глядя перед собой так, словно что-то проходило перед ней в туманном сновидении. Она принудила себя все же съесть немного омлета, чтобы не обидеть Марию Гавриловну, потом допила чай, как всегда — одна, как всегда скрывая от всех, что она — одна, а любовь приснилась, но снов не вспоминаешь, да и не вспомнишь их, только довообразишь то, что, может, совсем и не снилось.
Милица Васильевна много лет жила в одной и той же комнате, в какой жила когда-то с матерью, комната была большая, с полуаркой, в старом доме, до которого еще не добрались городские магистрали, простоит, наверно, и после того, когда освободится ее комната, и добрая соседка Елена Мелентьевна, работающая на телеграфе, скажет: «Так хорошо жили мы рядом, и не случалось, чтобы чего-нибудь не поделили», однако больше будет озабочена тем, кого теперь поселят наместо тихой Милицы Васильевны...
Мысли эти приходили все чаще, и Милица Васильевна сама себе покачивала головой, отгоняя их, принудила себя продолжить рабочий свой день, позвонила по телефону актеру Юрию Холодову, напомнить, что в среду его выступление с чтением стихов Александра Блока, потом позвонила славной Васенке Трофимовой, аккомпаниаторше, сказала:
— Это из Дома культуры — Стоюнина... Васенка, помните, что завтра в час дня у вас репетиция с Якименко, хочет проверить, как звучит его голос в нашем зале.
И Васенка успокоила:
— Помню, помню.
Пришел бригадир циклевальщиков, приводивших в порядок паркет в нескольких комнатах, нужно было договориться, когда они управятся, чтобы комнаты снова начали работать. Потом она позвонила в Управление кинопроката договориться насчет документального фильма для вечера воспоминаний фронтовиков, и когда Мария Гавриловна пришла за посудой, Милица Васильевна, прижав плечом трубку к уху, говорила по телефону, виновато повела рукой, указав на оставшийся почти нетронутым омлет, а звонили из ДОСААФа условиться насчет зала для общего собрания досаафовцев, и Милица Васильевна перелистывала сплошь исписанный перекидной календарь на столе.
Прежде она спускалась обедать в ресторан на первом этаже, но в последнее время ей, видимо, приятнее было обедать одной, и Мария Гавриловна стала приносить в ее кабинет обеды, грустно наблюдая, что она все больше и больше предпочитает одиночество.