Это связано с тем фактом, что мать монополизирует мир ребёнка; сначала она и есть его мир. Ребёнок не может выжить без неё, но для того, чтобы обрести контроль над своими собственными силами, он должен освободиться от неё. Таким образом, мать являет ребёнку две вещи, и это помогает нам понять, почему психоаналитики говорят, что амбивалентность характеризует весь ранний период роста. С одной стороны, мать – это чистый источник удовольствия и удовлетворения, надёжная сила, на которую можно положиться. Она должна казаться богиней красоты и добра, победы и силы; можно сказать, это её «светлая» сторона, и она ослепительно привлекательна. Но, с другой стороны, ребёнок должен сопротивляться этой самой зависимости или он потеряет чувство, что у него есть власть над его собственным силами. Это еще один способ показать, что мать, представляя надёжную биологическую зависимость, также является фундаментальной угрозой.
Ребёнок начинает воспринимать её как угрозу, что уже является началом комплекса кастрации в конфронтации с ней. Ребенок замечает, что тело матери поразительно отличается от мужского тела. И эта разница постепенно вызывает у него дискомфорт. Фрейд никогда не пытался ослабить шок от откровенности своих теорий и назвал этот дискомфорт «ужасом перед искалеченным существом», «кастрированной матерью», видом гениталий, «лишённых пениса». Этот шок многим людям казался карикатурным. Ужас в восприятии ребёнка казался им слишком напускным, слишком надуманным, слишком подходящим для того, чтобы вписаться в пристрастие Фрейда к сексуализирующим объяснениям и биологическому редукционизму. Остальные тоже считали образ мышления Фрейда отражением его собственных укоренившихся патриархальных взглядов, его сильного чувства мужского превосходства, из-за которого женщина казалась естественно неполноценной, если у неё не было мужских придатков.
Дело в том, что «ужас перед изуродованным существом» является надуманным, но придумывает его сам ребёнок. Психоаналитики честно сообщали, что им говорили их невротические пациенты, даже если им нужно было подбирать правильные слова в их выражениях. Основная проблема невротиков – как и большинства людей – это их собственное бессилие; они должны найти что-то, чему они могут себя противопоставить. Если мать представляет собой биологическую зависимость, тогда с ней можно бороться, сосредоточив внимание на факте половой дифференциации. Если ребёнку действительно следует быть causa sui, тогда он должен агрессивно бросать вызов своим родителям в какой-то степени, преодолевать их и те угрозы и соблазны, которые они воплощают. Гениталии – это мелочь в восприятии ребёнка; вряд ли того факта, что кому-то не хватает бугорка между ног, достаточно, чтобы травмировать. Как хорошо выразился Браун, ужас – это «собственное изобретение ребёнка; это ткань воображения, неотделимая от его собственного фантастического проекта стать отцом самого себя (и, в рамках фантазии, только отдалённо связанного с реальным образом женских гениталий)» [15]. Или, другими словами, мы можем сказать, что ребенок «фетишизирует» тело матери как объект глобальной опасности для себя самого. Это один из способов уменьшить её значимость, лишив её основной роли в акте творения. Используя формулировку Эрвина Штрауса, мы бы сказали, что ребёнок отделяет гениталии матери от её целостности как объекта любви; тогда они начинают восприниматься как угроза, как признак тленности.
Зависть к пенису
Реальная угроза, исходящая от матери, связана с её исключительной физиологичностью. Её гениталии выступают в качестве подходящего объекта для фокуса одержимости ребенка проблемой материальности. Если мать - богиня света, то она также ведьма тьмы. Ребёнок видит её связь с землёй, тайные телесные процессы, которые связывают её с природой: грудь с загадочным липким молоком, менструальные запахи и кровь, почти постоянную погружённость заботящейся (productive) матери в её телесность, и не в последнюю очередь – то, к чему ребёнок очень чувствителен - зачастую невротичный и беспомощный характер этого погружения. После того, как ребёнок начинает улавливать намёки на то, что мать рожает детей, видит, что их кормят грудью, разглядывает унитаз, полный менструальной крови, которая, кажется, совершенно не пугает ведьму и никак ей не вредит, не остаётся никаких сомнений в её погруженности в телесные смыслы и его пороки, уязвимости. Мать должна источать для него детерминизм, и ребёнок приходит в ужас от факта полной зависимости от того, что физически уязвимо. Отсюда становится понятным не только предпочтение мальчика, отдаваемое маскулинности, но и «зависть к пенису» у девочки. Мальчик и девочка, оба поддаются желанию избежать пола, явленного их матерью [16]; и не требуется долгих уговоров, чтобы они отождествили себя с отцом и его миром. Он кажется физически более нейтральным, более чистым, более сильным, менее погружённым в детерминизмы тела; он кажется более «символически свободным», представляет собой обширный мир за пределами дома, социальный мир с его организованной победой над природой, он являет собой само спасение от непредвиденных обстоятельств, которое ребёнок так ищет *22.