Одна из ключевых концепций для понимания человеческого стремления к героизму – это идея «нарциссизма». Как удачно напомнил нам Эрих Фромм, эта идея является одним из великих и непреходящих вкладов Фрейда. Фрейд обнаружил, что каждый из нас повторяет трагедию мифического греческого Нарцисса: мы безнадежно поглощены самими собой. Если мы заботимся о ком-либо, то обычно в первую очередь о себе. Как где-то выразился Аристотель: удача – это когда стрела попадает в парня рядом с вами. Двадцать пять веков истории не изжили базовый нарциссизм человека; большую часть времени, для большинства из нас, это всё ещё приемлемое определение удачи. Это один из самых скверных аспектов нарциссизма: мы чувствуем, что практически все, кроме нас самих, - расходный материал. Мы должны чувствовать себя готовыми, как однажды сказал Эмерсон, воссоздать весь мир из себя, даже если бы никого больше не существовало. Эта мысль нас пугает; мы не знаем, как мы могли бы это сделать без других – но в то же время у нас есть базовый ресурс: мы могли бы справиться в одиночку, если бы это было необходимо, если бы мы могли доверять себе, как того хотел Эмерсон. И даже если мы не чувствуем это доверие эмоционально, большинство из нас всё равно будет бороться за выживание изо всех сил, независимо от того, сколько людей вокруг нас погибнет. Наш организм готов заполнить мир в одиночку, даже если наш ум сжимается при этой мысли. Нарциссизм – это то, что держит людей, идущих в огонь на войне: в глубине души человек не чувствует, что он умрет, ему только жалко человека рядом с ним. Фрейд объяснил это тем, что бессознательное не знает ни смерти, ни времени: в физико-химических, внутренних органических глубинах человека он чувствует себя бессмертным.
Ни одно из этих наблюдений не предполагает человеческого лукавства. Человек, похоже, не способен ничего поделать со своим эгоизмом; это, кажется, исходит из его животной природы. На протяжении бесчисленных веков эволюции организму приходилось защищать свою целостность; у него была собственная физико-химическая идентичность, и он посвящал себя её сохранению. Это одна из основных проблем при трансплантации органов: организм защищает себя от посторонних предметов, даже если это новое сердце, которое будет поддерживать его жизнь. Протоплазма сама питает себя, поддерживает себя в противодействии к миру, к посягательствам на её целостность. Кажется, что организм наслаждается собственной пульсацией, расширяясь в мир и глотая его части. Если взять слепой и немой организм и дать ему самосознание и имя, если сделать его отличным от природы и привить ему осознание того, что он уникален, получится нарциссизм. В человеке физио-химическая идентичность и чувство силы и активности осознали себя.
У человека естественный уровень нарциссизма неотделим от чувства собственного достоинства, от базового ощущения собственной значимости. Мы узнали, в основном от Альфреда Адлера, что человеку более всего необходимо чувствовать уверенность в своей самооценке. Но человек – это не просто слепой сгусток бездеятельной протоплазмы, но существо с собственным именем, живущее в мире символов и снов (dreams), а не только лишь материи. Его чувство собственного сконституировано12 символически, его лелеемый нарциссизм питается символами, абстрактной идеей его собственной ценности, идеей, собранной из звуков, слов и изображений, в воздухе, в уме, на бумаге. А это означает, что естественное стремление человека к организменной деятельности, к удовольствиям слияния и расширения может безгранично питаться областью символов, вплоть до бессмертия. Одиночный организм может расширяться в измерения миров и времён, не перемещая даже физической конечности; он может вобрать в себя вечность, даже когда умирает, задыхаясь.
В детстве мы наблюдаем борьбу за чувство собственной значимости в наиболее неприкрытой её форме. Ребёнок не испытывает стыда в вопросах того, что ему нужно и чего он хочет более всего. Весь его организм с криком заявляет о претензиях его естественного нарциссизма. И эта претензия может сделать детство невыносимым для окружающих его взрослых, особенно когда несколько детей одновременно конкурируют за право безграничного самораспространения, которое мы могли бы назвать «космической значимостью». Этот термин не должен восприниматься легкомысленно, потому что это именно то, к чему и ведёт нас наше обсуждение. Нам нравится небрежно говорить о «соперничестве братьев и сестер», как если бы это был своего рода побочный продукт взросления, немного соревновательности и эгоизма детей, которые были избалованы, которым ещё предстоит вырасти в благородную социальную сущность. Но это соперничество слишком всепоглощающе и неумолимо, чтобы быть аберрацией [отклонением], всё это выражает суть человека: желание выделиться, быть единственным в творении. Если совместить естественный нарциссизм с основной потребностью в собственной значимости, получается существо, которое чувствует себя объектом первостепенной ценности: первичное во всей Вселенной, представляющее собой всю жизнь. Это причина ежедневной и обычно мучительной борьбы между братьями и сёстрами: ребёнок не может позволить себе быть вторым “лучшим во всем мире” или попросту обесцененным, а тем более забытым. «Ты дал ему самый большой кусок конфеты!» «Ты дал ему больше сока!» «Вот, возьми ещё немного.» «Теперь у неё больше сока, чем у меня!» «Ты позволил ей зажечь огонь в камине, а не мне.» «Ладно, ты зажжёшь лист бумаги». «Но этот лист бумаги меньше, чем тот, который она зажгла». И так далее, и так далее. Животное, которое приобретает чувство собственного достоинства через символы, вынуждено постоянно сравнивать себя с окружающими [с их символами], дабы убедиться, что оно не ушло на второй план. Соперничество братьев и сестёр – важная проблема, которая отражает основы человеческого состояния: дети не злобны, эгоистичны или властны. Дело в том, что они так открыто выражают трагическую судьбу человека: он должен отчаянно утверждать себя как объект первостепенной ценности во Вселенной; он должен выделяться, стать героем, внести максимально возможный вклад в мировую жизнь, показать, что он значит больше, чем что-либо и кто-либо ещё.