Когда мы принимаем факт того, насколько естественно для человека стремление стать героем, насколько глубоко это встроено в его эволюционную и органическую природу, как открыто он показывает это в детстве, становится все более любопытно, насколько же несведущи, на сознательном уровне, большинство из нас в вопросах того, чего мы действительно хотим и в чём нуждаемся. В нашей культуре, в любом случае, особенно в наше время, либо героизм кажется чем-то слишком большим для нас, либо мы кажемся чем-то слишком малым для него. Скажите молодому человеку, что он имеет право быть героем, и он непременно смутится. Мы маскируем нашу борьбу, накапливая цифры в банковской книжке, чтобы в частном порядке отразить наше чувство героической ценности. Или же владея всего лишь несколько лучшим домом по сравнению с соседями, большей машиной, имея более способных детей. Но внутри нас трепещет болезненное стремление к космической значимости, как бы мы ни маскировали его [вещами] меньшего масштаба. Случается, кто-то признаётся, что он серьёзно относится к своему героизму, что вызывает в нас дрожь, как это сделал американский конгрессмен Мендель Риверс, который финансировал военную машину и утверждал, что он самый могущественный человек с времён Юлия Цезаря. Мы можем содрогаться от грубости земного героизма как Цезаря, так и его подражателей, но вина лежит не на них, а на обществе, которое выстраивает [таким образом] свою систему героев, и на людях, которым оно позволяет играть роли в этой системе. Порыв к героизму естественен, и стоит честно себе в этом признаться. Если каждый человек это признает, это, вероятно, высвободит такую сдерживаемую силу, которая будет разрушительной для обществ в том их виде, в котором они существуют сейчас.
Факт в том, что это то, чем является и всегда являлось общество: системой символических действий, структурой статусов и ролей, обычаев и правил поведения, призванных служить средством земного героизма. Каждый сценарий в чём-то уникален, каждая культура имеет свою систему героев. То, что антропологи называют «культурной относительностью», на самом деле является относительностью систем героев во всём мире. Но каждая культурная система – это драматизация земного героизма; каждая система выкраивает роли для проявления героизма различной степени: от «высокого» героизма Черчилля, Мао или Будды до «низкого» героизма угольщика, крестьянина, простого священника; обыденный, повседневный, земной героизм, проявленный грубыми рабочими руками, ведущими семью через голод и болезни.
Не имеет значения, является ли культурная система героизма откровенно магической, религиозной и примитивной или светской, научной и цивилизованной. Это в любом случае мифическая система героизма, которой люди служат, чтобы получить ощущение первостепенной ценности, космической уникальности, конечной полезности для творения, непоколебимого смысла. Они заслуживают это чувство, вырубая себе место в природе, возводя сооружение, отражающее человеческую ценность: храм, собор, тотемный столб, небоскрёб, семью, которая охватывает три поколения. В этом – надежда и вера в то, что вещи, которые человек создаёт в обществе, имеют постоянную ценность и значение, что они переживут или смогут затмить смерть и разложение, которым подвергнется сам человек и его произведения. Когда Норман О. Браун сказал, что западное общество со времён Ньютона, независимо от того, насколько оно является научным или светским, по-прежнему остаётся «религиозным», как и любое другое, он имел в виду как раз это: «цивилизованное» общество – это обнадеживающая вера и протест, согласно которому наука, деньги и товары делают человека чем-то большим, чем любое другое животное. В этом смысле всё, что делает человек, является религиозным и героическим, и, тем не менее, оно может оказаться фиктивным и ошибочным.