В XIX веке антропологические и исторические исследования начались с целью собрать воедино картину героизма с первобытных древних времён. Героем считался человек, который мог войти в мир духов, мир мёртвых, и вернуться живым. Последователи этого героизма состояли в тайных культах Восточного Средиземноморья, культах смерти и воскресения. Божественным героем каждого этого культа был тот, кто вернулся из мёртвых. И, как мы знаем сегодня из исследования древних мифов и ритуалов, христианство конкурировало с тайными культами и одержало победу помимо других причин именно потому, что тоже провозгласило целителя со сверхъестественными способностями, который воскрес из мёртвых. Великое торжество Пасхи — это радостный возглас «Христос воскрес!», отголосок той же радости, которую приверженцы мистических культов разыгрывали на своих церемониях победы над смертью.
Эти культы, как метко выразился Дж. Стэнли Холл, были попыткой достичь immunity bath[13] от величайшего зла: смерти и страха перед ней. Все исторические религии обращены к этой же проблеме: как перенести конец жизни. Индуизм и буддизм, совершили хитроумный трюк, притворяясь, что они не желают возрождаться. Это является своего рода отрицательной магией: они утверждают, что не хотят того, чего в действительности хотят больше всего. Когда философия пришла на смену религии, она тоже взяла на себя центральную проблему религии, и смерть стала настоящей музой философии с момента её зарождения в Греции вплоть до Хайдеггера и современного экзистенциализма.
У нас уже есть определённый объём работ и размышлений по этому вопросу из области религии и философии, а начиная с Дарвина — и из самой науки. Вопрос в том, как разобраться в этом? Накопленные исследования и мнения относительно страха смерти уже слишком масштабны, чтобы их можно было просто рассматривать и обобщать. Возрождение интереса к смерти за последние несколько десятилетий уже накопило обширный объём литературы, и она не указывает какое-либо конкретное направление.
Аргумент «здравого разума»
Есть «здравомыслящие» люди, которые утверждают, что страх перед смертью не естественен для человека, что мы не рождаемся с ним. Возрастающее число тщательных исследований о развитии реального страха смерти у ребёнка достаточно хорошо согласуется с тем, что ребёнок не знает смерти до примерно трех-пяти лет. Да и как он может? Это слишком абстрактная идея, слишком удалённая от его опыта. Он живёт в мире, полном живых, действующих вещей, отвечающих ему, забавляющих его, кормящих его. Он не знает, что означает исчезновение жизни навсегда, не может вообразить, куда она уходит. Лишь постепенно он осознаёт, что есть вещь, называемая смертью, которая уносит некоторых людей навсегда. Очень неохотно он приходит к выводу, что она рано или поздно заберёт каждого, но это постепенное осознание неизбежности смерти может длиться до девятого или десятого года жизни.
Хотя у ребенка нет знания об абстрактной идее вроде абсолютного отрицания, у него есть свои собственные тревоги. Он полностью зависим от матери, испытывает одиночество, когда она отсутствует, разочарование, когда он лишён удовольствия, раздражение от голода и дискомфорта, и тому подобное. Если бы он оказался предоставлен самому себе, его мир бы разрушился и его организм должен почувствовать это на определенном уровне. Мы называем это «тревогой утраты любви»[14]. В таком случае, не будет ли это беспокойство естественным, организменным страхом аннигиляции? Многие считают его весьма относительным. Они считают, что если мать выполняла свою работу доброжелательно и преданно, то естественные тревоги и чувство вины у ребёнка будут развиваться умеренно, и тогда он сможет твёрдо контролировать их в своей развивающейся личности. Ребёнок, у которого есть хороший опыт взаимодействия с матерью, разовьёт чувство базовой безопасности и не будет подвержен болезненным страхам потерять поддержку, быть уничтоженным, и т. п. По мере того, как он растёт и начинает рационально осмыслять смерть в возрасте девяти или десяти лет, он принимает её как часть своего мировоззрения, но эта идея не отравляет его самоуверенного отношения к жизни. Психиатр Райнгольд категорически заявляет, что тревога аннигиляции — не часть естественного опыта ребенка, но порождается в нём негативными переживаниями, связанными с лишением матери. Эта теория возлагает всю тяжесть ответственности на воспитание ребёнка, а не на его природу. Другой психиатр, менее радикальный, считает, что страх смерти значительно усиливается из-за детского опыта взаимодействия с родителями, из-за их враждебного отрицания его жизненных импульсов и, в более общем плане, из-за антагонизма общества по отношению к человеческой свободе и самовыражению.