Разве Джеймс не сказал по-своему то же самое раньше? «Пусть жизнерадостный здоровый разум изо всех сил проявляет свою странную силу жить настоящим моментом, игнорируя и забывая, но зловещий фон всегда рядом, и череп ещё ухмыльнётся на банкете».
Разница в этих двух утверждениях заключается не столько в образах и стилях, сколько в том, что Зильбург пришёл почти полвека спустя и основывался на куда более реальной клинической работе, а не только на философских спекуляциях или личной интуиции. Он также продолжает направление развития, заданное Джеймсом и постдарвинистами, которые рассматривали страх смерти как биологическую и эволюционную проблему. Я думаю, что в этом случае он стоит на очень надёжной почве, и мне особенно нравится, как он излагает свою точку зрения. Зильбург указывает, что этот страх на самом деле оказывается выражением инстинкта самосохранения, который функционирует как постоянное стремление поддерживать жизнь и преодолевать угрожающие ей опасности: «Постоянное расходование психологической энергии на сохранение жизни было бы невозможно, если бы страх смерти не был таким устойчивым. Сам термин «самосохранение» подразумевает усилия против некоторой силы разрушения; аффективный аспект этого — страх, страх смерти».
Иными словами, страх смерти должен стоять за всей нашей нормальной деятельностью, чтобы организм был вооружён для самозащиты. Но страх смерти не может постоянно присутствовать в сознательной умственной активности, иначе организм не смог бы функционировать. Зильбург продолжает: «Если бы этот страх постоянно находился в сознании, мы не смогли бы нормально функционировать. Его необходимо должным образом подавить, чтобы мы могли жить хоть немного комфортно. Мы очень хорошо знаем, что подавить означает больше, чем просто спрятать подальше и забыть о том, что именно было спрятано и куда. Это также означает поддерживать постоянное психологическое усилие, чтобы хранить тайну [от самого себя], никогда не ослабляя бдительность».
Таким образом мы можем понять то, что на первый взгляд кажется невероятным парадоксом: вездесущее присутствие страха смерти в нормальном биологическом функционировании нашего инстинкта самосохранения и одновременно наше полное игнорирование этого страха в сознательной жизни:
«Посему в обычные времена мы передвигаемся, фактически не веря в собственную смертность, как если бы мы полностью верили в наше собственное телесное бессмертие. Мы полны решимости управлять смертью. Человек, конечно, скажет, что знает: однажды он умрёт. Но на самом деле он об этом не беспокоится. Он хорошо проводит время, проживая свою жизнь, не думает о смерти и не хочет волноваться об этом — но всё это чисто интеллектуальные, вербальные признания. Правда в том, что его аффект страха подавляется».
Аргумент с позиций биологии и эволюции — основной, и должен восприниматься всерьёз. Я не представляю, как он может быть исключён из обсуждения. Животные, чтобы выжить, должны были быть защищены страхом — реакцией в отношении не только других животных, но и самой природы. Они были вынуждены осознавать настоящее соотношение своих ограниченных сил с опасным миром, в котором находились. Реальность и страх естественным образом идут бок о бок. Поскольку человеческий младенец находится в ещё более уязвимой и беспомощной позиции, глупо предполагать, что животная реакция страха исчезнет в представителе такого слабого и высокочувствительного вида. Логичнее вывод, что она, наоборот, была усилена, как предполагали некоторые ранние дарвинисты: предыдущие поколения, испытавшие наибольший страх, были наибольшими реалистами относительно своего положения в природе, и они передавали своим потомкам этот ценный для выживания реализм. Результатом стало появление человека, каким мы его знаем: гиперактивное животное, которое постоянно изобретает причины для беспокойства даже там, где их нет.