«— Ты дал ему самый большой кусок конфеты! Ты дал ему больше сока!
— Вот, возьми ещё немного.
— Теперь у неё больше сока, чем у меня!».
«— Ты позволил ей зажечь огонь в камине, а мне нет.
— Ладно, ты зажжёшь лист бумаги.
— Но этот лист бумаги меньше, чем тот, который она зажгла».
И так далее, и так далее. Животное, которое приобретает чувство собственного достоинства через символы, вынуждено постоянно сравнивать себя с символами окружающих, дабы убедиться, что оно не ушло на второй план. Соперничество братьев и сестёр — важная проблема, которая отражает основы человеческого состояния. Дети не злобны, эгоистичны или властны. Дело в том, что они так открыто выражают трагическую судьбу человека: он должен отчаянно утверждать себя как объект первостепенной ценности во Вселенной; он должен выделяться, стать героем, внести максимально возможный вклад в мировую жизнь, показать, что он значит больше, чем что-либо и кто-либо ещё.
Когда мы принимаем факт того, насколько естественно для человека стремление стать героем, насколько глубоко это встроено в его эволюционную и органическую природу, как открыто он показывает это в детстве, — становится все более любопытно, насколько же несведуще на сознательном уровне большинство из нас в вопросах того, чего мы действительно хотим и в чём нуждаемся. В нашей культуре, особенно в наше время, либо героизм кажется чем-то слишком большим для нас, либо мы кажемся чем-то слишком малым для него. Скажите молодому человеку, что он имеет право быть героем, и он непременно смутится. Мы маскируем нашу борьбу, накапливая цифры в банковской книжке, чтобы в частном порядке отразить наше чувство героической ценности. Или же владея всего лишь несколько лучшим домом по сравнению с соседями, большей машиной, имея более талантливых детей. Но внутри нас трепещет болезненное стремление к космической значимости, как бы мы ни маскировали его вещами меньшего масштаба. Случается, кто-то признаётся, что он серьёзно относится к своему героизму, что вызывает в нас дрожь — как это сделал американский конгрессмен Мендель Риверс, финансировавший военную машину и утверждавший, что он самый могущественный человек с времён Юлия Цезаря. Мы можем содрогаться от грубости земного героизма как Цезаря, так и его подражателей, но вина лежит не на них, а на обществе, которое выстраивает свою систему героев таким образом, и на людях, которым оно позволяет играть в ней роли. Порыв к героизму естественен, и стоит честно себе в этом признаться. Если так поступит каждый человек, это, вероятно, высвободит сдерживаемую силу, которая станет разрушительной для общества в его нынешнем виде.
Факт — общество есть и всегда было системой символических действий, структурой статусов и ролей, обычаев и правил поведения, призванных служить средством земного героизма. Каждый сценарий в чём-то уникален, каждая культура имеет свою систему героев. То, что антропологи называют «культурной относительностью», на самом деле оказывается относительностью систем героев во всём мире. Но каждая культурная система — это драматизация земного героизма. Каждая система выкраивает роли для проявления героизма различной степени, от «высокого» героизма Черчилля, Мао или Будды, до «низкого» героизма угольщика, крестьянина, простого священника. Обыденный, повседневный, земной героизм, проявленный грубыми рабочими руками, ведущими семью через голод и болезни.
Не имеет значения, будет ли культурная система героизма откровенно магической, религиозной и примитивной, или светской, научной и цивилизованной. Это в любом случае мифическая система героизма, которой люди служат, чтобы получить ощущение первостепенной ценности, космической уникальности, конечной полезности для творения, непоколебимого смысла. Они заслуживают это чувство, вырубая себе место в природе, возводя сооружение, отражающее человеческую ценность: храм, собор, тотемный столб, небоскрёб, семью, которая охватывает три поколения. В этом — надежда и вера, что вещи, которые человек создаёт в обществе, имеют постоянную ценность и значение, что они переживут или смогут затмить смерть и разложение, которым подвергнется сам человек и его творения. Когда Норман О. Браун сказал, что западное общество со времён Ньютона, независимо от того, насколько научное или светское, по-прежнему остаётся религиозным, как и любое другое, он имел в виду как раз это: «цивилизованное» общество — это обнадеживающая вера и протест, согласно которому наука, деньги и товары делают человека чем-то большим, чем любое другое животное. В этом смысле всё, что делает человек, становится религиозным и героическим, и, тем не менее, может оказаться фиктивным и ошибочным.