Ну, Леха, опять косая прошла мимо, сказал Валера. Что-то она за тобой последнее время охотится. Тяжело умирать будешь.
Почему? спросил кто-то.
Да за жизнь упорно борется. Вон, на Короне, на пятой башне, у него зажим слетел с веревки, а страховки, ясное дело, никакой. Так он, падая, одной рукой за веревку ухватился, подтянулся и пристегнулся, Валера комично изобразил, как я отваливаюсь от скалы в пропасть, хватаюсь за веревку и возвращаюсь к жизни. Насмеявшись вдоволь, пошли дальше. У нас все прошло хорошо, а вот на другой горе двое наших в тот же день и в то же время погибли.
Так что нужен ордер, подытожил ДПНСИ.
Ионычев выдержал паузу и многозначительно произнес:
Там этот вопрос решен.
Да?.. неуверенно отозвался ДПНСИ.
Да, уверенно подтвердил Ионычев.
Ну, ладно. Езжайте. Какой номер машины? Вот пропуск. По-моему, это был тот самый офицер, назвавший прокурора... Впрочем, может, и не он.
В бутырском тюремном дворе лежал мартовский снег, воздух был сырой и серый, будто подступали сумерки, хотя был еще день.
Ионычев и Толя держали меня за руки, хотя бежать в тюремном дворе бессмысленно. Толя сел за руль белой шестерки, а Ионычев прижал меня боком на заднем сиденье к заблокированной дверце и собственноручно поставил мой баул, а это была небольшая хозяйственная сумка, рядом с собой. Меня тошнило от вида и запаха этой сумки, Ионычеву же ничего: русский следователь грязи не боится. Задними дворами подъехали к воротам. Из будки вышла женщина в телогрейке:
У вас пропуск есть? Вижу, вижу есть. Езжайте! и бросилась открывать ворота.
Э... а... это пропуск, попытался всучить бумажку тетке из окна Ионычев, но та только рукой махнула. Так слона отсюда можно вывезти! пробурчал следак. В самом деле, сюрреализм присутствовал; недобрые предчувствия оставались. Все молчали. Город проплывал как в кино, признать его реальность было нельзя, и казалось, что он торопится уйти в сумерки. На Садовом кольце машина заползла через подворотню в колодезный двор, и меня завели в подъезд с вывеской "Генпрокуратура". Двор, вывеска, подъезд, лестница все было обшарпанное, затрапезное и мусорское, как и кабинет, куда завели через коридор, охраняемый на лестнице ментом с автоматом. В кабинете меня ждала Ирина Николаевна. Пришел генерал, хмурый, как все:
Что вы его так рано притащили! У вас задание на целый день, могли бы и вечером забрать пусть бы посидел еще. Идите сюда, Павлов! Распишитесь. Это подписка о невыезде. Ваши перемещения допустимы только в пределах Москвы. Пятиминутное опоздание на допрос будет расценено как уклонение. Обо всех своих перемещениях будете сообщать в Генпрокуратуру по телефону.
Разумеется, подписку о невыезде я дал, хотя с залогом она несовместима.
"Зачем?" спросил я потом у Ирины Николаевны.
А затем, чтобы потом документы по залогу уничтожить, а оставить только по подписке.
Но у меня в справке из тюрьмы написано: залог.
А они скажут: ошибка.
Но до того ли было мне тогда. Ионычев напомнил, что я обещал начать давать показания, если выйду на свободу, на что хватило духу ответить, что я еще не на свободе. Несколько простых вопросов было задано, я ответил, и, наконец, прозвучало желанное "допрос окончен".
Приходите завтра в девять. И будете приходить каждый рабочий день. А сегодня мы даем Вам возможность отдохнуть.
По-прежнему не веря, но надеясь, я пошел. "Вас на улице ждут, сказала Ирина Николаевна. Я поеду без Вас. Встретимся завтра". И я пошел по коридору, держа в руке свой кусок тюрьмы. Мусор с автоматом потребовал справку об освобождении и паспорт.
Паспорта нет.
Тогда стоять здесь! мусор нажал кнопку. "Вот и кончилась моя свобода, подумал я, с неприязнью ощутив возвращение страха. Но пришел Ионычев и разрешил идти без паспорта:
У Вас ведь его точно нет?
Точно.
А может, где-нибудь есть?
Не знаю. У меня нет. Три золотых правила арестанта, да и вообще любого попавшего в жернова правосудия, что в большом, что в малом, заключаются в принципе не знаю, не видел, не помню. Если, конечно, нет никакой возможности молчать вообще.
Хорошо, идите.
Шаги по лестнице вниз, дверь подъезда, взялся за ручку, открыл сам открыл и в глаза ударил свет солнца и свободы! Как будто вдруг просыпался золотой дождь, и оркестр Поля Мориа заиграл "Шербурские зонтики". Прямо во дворе около машины стоял улыбаясь телохранитель Володя. Что-то я говорил, кажется, большей частью, матом. Что-то говорил он, типа того, что теперь все будет хорошо, и можно ли посмотреть немедленно мою тюремную тетрадь. Открыв ее, еще не сев в машину, Володя погрузился в созерцание нарисованных схем с цифрами.
Да это ерунда, это геометрические задачи, не имеющие решения.
Это о многом говорит, возразил Володя.
Наверно, встретить человека, когда он выходит из тюрьмы, это тоже особенное впечатление. Ну, и закурили.
Куда едем, Алексей Николаевич?
В машине говорить можно?
Сейчас нет, отъедем отсюда тогда да.
Свободным временем располагаешь?
Без перерывов и ограничений.
Домой. Потом в баню.
Человеку дано описать события. Описать переживания нельзя. О них можно только догадываться. Скажем так: это была свобода, и уйти в бега я был намерен в этот же день.
Солнце спряталось в мутном московском небе, явившись лишь на несколько минут, перед глазами поплыло Садовое кольцо. Оказалось, что окружающий мир очень большой, и в нем удивительно много предметов, к которым теперь следовало привыкать; начинать жизнь и познавать мир надо было заново. А главное, надо было уходить. Навсегда.
Два месяца, дипломатично начал Володя, за нами будут следить так, что не уйти. Через два месяца можно.
Какие два месяца! Сегодня. Максимум завтра.
Путь надо готовить.
А если будет поздно.
Если будет опасно да, уйдем досрочно. Пока нет. Я отвечаю. Между прочим, Вы зря мне не поверили год назад. Ничего могло не случиться. К тому же здоровье надо поправить куда Вас такого? Сейчас лучше всего лечь в больницу. Могу устроить.
Не надо. Больница есть. Завтра поедем кости вправлять, через лихорадочное стремление уйти в бега стала проклевываться справедливость сказанного. К тому же в удивительном и непостижимом российском обществе встречается такое феноменальное явление, когда человек, не занимающий никаких видных постов, неизвестный и непримечательный, обладает фантастическими связями и имеет большие возможности, которыми почему-то не может воспользоваться для себя. А для других может. Володя был именно такой феноменальной фигурой.