— Какой я вам секретарь, мы сами держим, — возразил Седой сердито.
Жус взглянул на часы, поправил узел галстука, легонько, кончиками пальцев вытянул манжеты из рукавов пиджака, сказал Цыгану:
— Тебе во сколько на линию?.. Подбрось. — И Фариду: — Отгони мотоцикл. — Дружелюбно взглянул на Седого: — Я пацану птицу покажу.
Сели в автобус. Были тут два брата Балды, токари с завода «Большевик», прозванные так за смехотворную в голубятницком деле честность, был Чудик, был Раков, учитель рисования, был Миша Нелюб, товаровед, был Ваня Брех, работник элеватора, хозяин самого крупного шалмана на Курмыше, — все со своими секретарями. Как жираф, тянул свою сухую голову, чуть прикрытую седыми волосиками, Мартын, загадочный человек в железнодорожном кителе.
В автобусе Седой сидел рядом с Жусом (Сережа тихонько уехал на его велосипеде домой — он не был честолюбив). Конец безвестности! Жус позвал к себе, теперь и к ним пойдут смотреть птицу, теперь не спутают его там, в саду, у скамейки, с секретарями ничтожных голубятников.
Мчал автобус по глинистым полотнищам курмышских улиц, исчерченных ручьями, колесами машин, повозок, людскими ногами, всхлипами, скрежетом, дребезжаньем стекол и корпуса отражая эту закаменевшую по весне абракадабру: так мембрана переводит в звук линии пластинки. Рассыпались курицы из-под колес, убегала девчонка с ведром — высыпала на середине улицы золу или выплеснула помои? Мелькнул старец-чечен в папахе, в галифе, заправленных в вязаные носки.
Привет тебе, Курмыш, привет и любовь! Твои дворы просторны, как аэродромы, твои дома как люди на толчке воскресным днем: кто с чем и кто в чем! Оплывшая саманка глухой стеной на улицу, а во всю стену полуразмытая потеками надпись: «Здается квартира»; во дворе возле летней печки казашка в сельде, дым повис над ней как ветка. Дальше опрятная, как молодица, хатка в мальвах и золотых шарах, к ней приставлены выкрашенные голубой краской ворота, а двор огорожен рядком из будыльев подсолнуха. На хату через улицу глядит дом со ставнями и узорными, как кокошники, наличниками, и такие же голубые железные ворота подпирают его. А рядом с ним безглазая, оконцами во двор долгая саманка с вмазанным вместо трубы ведром, а за саманкой дом под шифером и с железными воротами.
Ах эта эра железных ворот! Как всякая эра, ты была отмечена жертвами, ведь не все запасались документами на железное полотнище ворот или на трубы, заменяющие воротные столбы!
Новые жертвы предстояли Курмышу: на смену железным воротам шли декоративные башенки на домах. Вот первый экземпляр: дом на фундаменте из шлакобетона, на углу его башенка, острая, конусом крыша из листового железа, нарядное оконце с крашеным переплетом и занавеской.
Автобус подскочил на переплетении колеи и промоины и стал перед домом с башенкой.
Покойный отец оставил Жусу несколько породистых тошкарей. Голубятницкий фольклор говорил, будто Жус-старший (он летал в Среднюю Азию опылять хлопок) купил пару яиц в Хорезме у старика-узбека, служившего голубятником у последнего хивинского хана. Одно яйцо оказалось гнилым, из второго вылупился полудохлый птенец. Голубка бросила гнездо. Жус-старший сам выкармливал заморыша изо рта. Голубок выправился и стал впоследствии родоначальником жусовских тошкарей.
Секретарь Жуса Фарид, хмурый юноша со сросшимися бровями, вошел в кирпичный сарай под тесовой крышей, откуда слышалось голубиное бормотание, вынес молодого белокрылого красного. Тот спорхнул с руки, сделал круг над двором, с важностью постучал жидкими крыльями, попытался сесть на хвост, провалился чуть не до земли и в растерянности приземлился посреди двора. Крылья у красного были белоснежны — видно, что хозяева здесь берут голубей в руки редко, и берут чистыми руками. Седой со стыдом вспомнил своих захватанных, мятых птиц.
Старик Раков с нежностью в голосе спросил, из-под кого выводной красный. Узнав, что красный выводной из-под красного, а тот выводной из-под легендарного дымяка, Раков поправил очки на носу, пупырчатом как огурец, и с обожанием вновь воззрился на голубка. Дымчатых у Жуса было много, эта масть у него преобладала, но дымяком звали только родоначальника, остальных по приметам: белобаший, рябенький.
Седой, холодея от собственной отваги, спросил хрипло:
— Фарид, покажи дымяка.
Гости сами хотели бы взглянуть на дымяка и разом повернулись к Жусу: что он? Хозяин ответил, что ему пора в контору.
Жус, прощаясь за воротами с каждым за руку, взглянул в руки Седому, ласково дунул в головку белой, так что у нее легли перышки чуба, сказал: