— Не смей повышать на меня голос! — зашипел Крылан и подался вперед, точно собирался вцепиться сыну в глотку. Он злобно прищурился: — Не первый раз по твоей вине гибнут люди. Разве ты забыл слуг, похороненных после твоего первого припадка? Забыл сапожника, который пытался защитить от тебя свою дочь, когда ты сбежал из заперти и обратился?
— Это не моя вина! — крикнул Фелинн, чувствуя, как мир размывается из-за подступивших к глазам слёз. — Ты разве не видишь, что я хотел бы быть другим?! Не видишь, что я готов отдать за тебя жизнь, пусть ты никогда не дорожил мной так, как дорожишь Альмом и Хеклом?! Мне лишь нужно, чтобы ты перестал ожидать от меня невозможного и без угрызений совести назвал сыном гроттхульского князя Крылана! Своим сыном!
Нижняя челюсть правителя выдвинулась вперёд. Он весь побледнел, выпучив глаза, и вдруг резко отвернулся, словно вид проржавевшего куска железа был ему милее полного слёз сыновнего взгляда.
— Никогда, — брызжа слюной, выдавил он. — Никогда не бывать этому! Если бы не твоя мать, я бы приказал сбросить тебя с верхних этажей Гроттхуля ещё ребёнком! Ждёшь, что я признаю тебя сыном? Тебя — ублюдка, что позорит нашу кровь одним своим существованием!? Никогда!
Крылан подошёл к обездвиженному от горя и обиды Фелинну и заглянул ему в лицо, встав так близко, что тому пришлось отшатнуться. Скрупулёзно отделяя каждое слово, он очень медленно протянул:
— Сейчас же проваливай с глаз моих, выродок. Либо я прикажу дружине зарубить тебя на месте, забыв о том, как неловко это будет выглядеть со стороны.
ㅤ
Пока Фелинн — ни живой, ни мёртвый, совершенно разбитый — плёлся по лагерю отца, за многие мили от Мойнерфьорда, у главных ворот Гроттхуля, стали появляться облачённые в мантии люди.
Их головы и лица были скрыты капюшонами, когда они подходили к городу врознь, чтобы не вызвать подозрений у стражи. Немногочисленный гарнизон Гроттхуля, оставленный в городе по уходе князя, заволновался, лишь когда у главного тоннеля скопились два десятка подозрительных чужаков. Своим видом они напоминали отряд странствующих монахов, но совсем скоро это предположение развеялось — и развеялось ужасающе.
На просьбу командира стражи представиться в руках незнакомцев один за другим стали вспыхивать яркие сгустки огня. Гроттхульцы не сразу поняли, что этот огонь имел мало общего с тем, который они привыкли использовать в быту.
То было Пламя из Раскалённой Цитадели.
ㅤ
Все выработки Мойнерфьорда, все его шахты, гроты и тоннели так или иначе сходились к одной центральной пещере, где и должен был состояться совет. Пещера была широкой и куполообразной; тяжело было поверить, что к её сотворению не приложили руку ни цверги, ни пришедшие им на смену люди, а одни только ветры Тартарии. Потолок её отличался удивительной гладкостью и словно нарочно был исчерчен щербинами, побуждавшими сознание самостоятельно собирать из них всевозможные волнующие образы. Внизу, на такой же гладкой, как бы срезанной, земле цверги много веков назад выложили мозаику с изображением рушащегося Бростенгарда. Никто из учёных умов так и не смог однозначно выяснить, какой смысл вкладывал древний народ в эту инкрустацию.
Пока били барабаны, владыки Тартарии, в сопровождении своих ближайших гвардейцев, занимали места. Слуги разворачивали штандарты и подбрасывали трут в жаровни.
Стуча каблуками по камню, появилась леди Эддеркоп. Обёрнутая в меха, гордая, удивительно грациозная для своих лет, она шагала с капитаном Норбиусом по правую руку и с Вирлом — по левую. Позади стражник подталкивал вперёд закованного в кандалы Набба. Эддеркоп остановилась рядом с подвешенным на шест полотном, изображавшим белого паука на голубом фоне, и надменно огляделась вокруг.
Крылана сопровождали его сын Хекл и два дружинника. Гармонично позвякивая кольчугами, они заступили на мозаику и заняли место у штандарта с изображением зелёной летучей мыши на чёрном фоне. При виде Эддеркоп Крылан бросил на неё увеселительный взгляд, каким обычно одаряют кабачную шлюху — будучи снисходительным к кабачным шлюхам, отчего выглядело это ещё оскорбительнее. Эддеркоп ответила ему не менее испепеляющей улыбкой человека, привыкшего выносить смертные приговоры таким, как он.
Следующим явился барон Ротте. Сгорбленным чёрным облаком проскользил он к своему штандарту, выцветшему и рваному, с грубо вышитой на нём чёрной крысой, вставшей на задние лапы. Всего два стражника сопровождали Ротте; зато впечатление они производили поистине жуткое. Шипастые латы и серебрянные маски, выкованные по образу маски барона, источали тупую, прямолинейную угрозу.
Последним прибыл барон Грзуб. На нём был тот же самый мешковатый костюм, в котором он встречал Арли и его спутников в Фаар-Толи. Безопасность Грзуба блюли два тощих телохранителя в хитиновых латах. Остановившись подле штандарта с изображением голубого гриба на сером фоне, Грзуб тряхнул теми грибами, что росли у него на голове, и простодушно улыбнулся остальным владыкам. Те пытались скрыть своё изумление его обликом — но даже для таких отпетых мастеров интриги, как они, это оказалось нелегко.
— Что ж, — с ноткой торжественности начал Крылан. — Вот мы и встретились! Вижу, время не щадит никого из нас.
С этими словами он почему-то покосился на Эддеркоп, хотя, очевидно, адресованы они были Грзубу. Та слегка покривила губами — из опыта Вирла, так выглядела крайняя степень её ярости — и парировала:
— Думаю, всё дело в сквозняках. Слышала, в Гроттхуле с одеяниями нынче тяжело: Фаар-Толийский шёлк в большом дефиците…
Теперь уже князь сцепил зубы и хотел было нанести ответный удар, но его перебил Грзуб:
— Милые мои! Не будет ли это глупостью, если мы, преодолев столько трудностей и сомнений ради этой встречи, растратим её на мелочные ссоры? У нас есть дела поважнее!
— Цвергский король, — прохрипел Ротте.
— Тебе что-то известно о нём? — спросил Крылан.
— Немногое, — ответил Ротте. — Слух там, небылица здесь… Но слишком уж часто я стал слышать их от крестьян, да ещё после бесчинств людей-без-огня и массовых исчезновений.
— Один из Служителей ордена выжил при столкновении с этим существом и готов рассказать нам больше, — сообщила Эддеркоп.
Она несколько раз хлопнула в ладоши, и в пещеру ввели Арлинга. Арли никогда не был человеком пугливым, но оказавшись в окружении самых влиятельных людей Тартарии, неслабо заволновался. Всю хронологию боя на Цверговом мосту он пересказал сухо и обстоятельно — ровно до момента, когда Фелинн оглушил его и отнёс в пещеры.
— Вот как, — прогудел под маской барон Ротте. — Но этот юноша, помнится, учинил мне в Норах некоторые… неудобства. А если говорить прямо, учинил мне их сынишка Крылана. — Проницательные, равнодушные глаза Ротте устремились на князя. — К чему я это… Героизм княжеского сына, его появление в моём городе и этот рассказ… Простите, но я не верю. Чтобы узнать больше о нашем враге, понадобится источник понадёжнее.
Арли сделал над собой усилие, чтобы удержать язык за зубами. Крылан насупился и растерянно грыз губу — видно, упоминание нелюбимого сына было для него своего рода слабостью.
Эддеркоп, вдоволь насладившись его состоянием, громко произнесла:
— У меня такой источник имеется.
Баронесса кивнула Вирлу. Архивариус прокашлялся и робко вышел на середину мозаик. Из-под одежды он вытащил толстый кожаный свёрток, который положил на землю, аккуратно развернул и сразу отпрянул.
— Это оружие — цвергский кинжал, — сказал он. — Им пользовался хальрумский преступник Набб, замысливший восстание против леди Эддеркоп.
— Мэлвэ! — удивился князь, взглянув на баронессу. — Неужели твоему народу так осточертело твоё паучье правление?
Вирл продолжил, пользуясь данным ему словом, чтобы предупредить дальнейшую склоку:
— Кинжалом Набб оставил мне это, — он приподнял рукой свои белесые волосы и крутанулся на месте, давая баронам рассмотреть уродливое отверстие на месте левого уха. — Я до сей поры просыпаюсь в холодном поту, когда мне снится прикосновение этой проклятой стали.