Через какое-то время недоумение Фета ещё более возросло. Там, где леса уступали место раздольным сенокосам, гость заметил обилие стогов.
— Зачем столько сена — у вас что, большие стада?
— Да нет, — пояснил оказавшийся рядом управляющий. — Сено накапливается в течение двух, а то и трёх лет. Затем мы сжигаем стога.
— Быть такого не может! — изумился Фет. — Это же всё равно что ассигнации жечь!
Толстой засмеялся:
— Я же вам говорил, любезнейший Афанасий Афанасьевич, что в сельских делах, как бы сказал Козьма Прутков, я ни в зуб ногою...
Открытие сие потрясло Фета: «Так зачем же граф оставил своё положение при дворе и заточил себя в поместье, которым не занимается вовсе, и оно, это поместье, пропадает на глазах?»
Лет семь тому назад до Фета дошло: граф Алексей Константинович Толстой неожиданно оставил службу при императорском дворе и удалился прочь из Петербурга, поселившись в захолустье России. Сразу же пошли самые разные толки о поступке графа, о котором все знали, что он с самых детских лет был в дружеских отношениях с нынешним государем и мог, что называется, в любой день входить к нему в кабинет, никому не докладываясь. Что же заставило его сделать такой шаг — не к трону, о чём мечтают многие и многие, а, напротив, прочь от дружеского расположения царя?
«Блажь!» — был ответ тех, кто сам спал и во сне видел, как бы удостоиться чести быть в близком императору кругу. Знающие добавляли: якобы царь был сильно сконфужен просьбою графа об отставке и просил его не торопиться.
«Алёша, — говорил своему другу государь, — да какие, право, у тебя обязанности при дворе, которые были бы тебе в тягость?»
Неоднократные просьбы графа ни к чему не приводили. «Послужи, Алёша, послужи», — мягко возражал ему царь.
И всё же Толстой решился идти до конца. Он подал официальное прошение:
«Ваше величество, долго думал я о том, каким образом мне изложить Вам дело, глубоко затрагивающее меня, и пришёл к убеждению, что прямой путь и здесь, как и во всех других обстоятельствах, является самым лучшим. Государь, служба, какова бы она ни была, глубоко противна моей натуре; знаю, что каждый должен в меру своих сил приносить пользу отечеству, но есть разные способы приносить пользу. Путь, указанный мне для этого Провидением, — моё литературное дарование, и всякий иной путь для меня невозможен».
И далее: «Благородное сердце Вашего величества простит мне, если я умоляю уволить меня окончательно в отставку, не для того, чтобы удалиться от Вас, но чтобы идти ясно определившимся путём...»
Нет, не укладывалось это в голове ни многочисленных царедворцев, ни тем более в голове Фета. С ним-то как раз судьба сыграла и впрямь злую шутку, против его воли лишив не какого-то баснословного счастья, а просто обыкновенного дворянского звания, в котором он пребывал с рождения и до четырнадцати лет.
Да, до четырнадцати лет Афанасий Афанасьевич носил, казалось бы, законную фамилию отца — Шеншин. Но однажды в частный пансион лифляндского городка Верро, где он обучался, из родительского дома пришло письмо, на котором стояло: «Господину Фету». В своём послании отец сообщал, что отныне сын должен переменить фамилию и в дальнейшем зваться так, как обозначено в письме, — Фет. И никаких объяснений, почему всё так вдруг обернулось.
Мальчик родился и рос в семье богатого и просвещённого орловского помещика Афанасия Неофитовича Шеншина и его жены, урождённой Шарлотты Беккер, с которой он встретился когда-то в Германии и привёз на свою родину.
Но дело было ещё в том, что молодая особа состояла до этого в браке с каким-то мелким немецким чиновником по имени Пётр Карл Фет и оказалась от него беременной.
Вскоре по приезде в Россию она родила мальчика, который в метрической книге был записан сыном дворянина Шеншина. Лишь двумя годами позже рождения маленького Афанасия состоялась свадьба «молодых» по православному обряду, и Шарлотта стала называться Елизаветой Петровной.
Всё вроде уладилось: и жена законная, и сын ещё при рождении уже имел как бы законного отца. Но шли годы, и тайна рождения их первенца тем не менее однажды неожиданно открылась: Орловская консистория признала метрическую запись незаконной. Так наследник русского столбового дворянина и сам уже дворянин, в одночасье утратив фамилию отца, лишился имеете со своей фамилией права на дворянство и даже утратил русское подданство, превратившись в немца-разночинца!
Отцовские чувства меж тем не исчезли у Афанасия Неофитовича, и по-прежнему он заботился о своём первенце. После пансиона Фет окончил Московский университет и, посоветовавшись с семьёй, решил пойти на военную службу, ибо лишь получение офицерского звания могло вернуть утраченное дворянство.