Да, я знаю.
Это моя Пресвятая Дева-Богоматерь Мария, Пресвятая Дева Гуадалупская с Тепейякского холма, что тут еще скажешь?
Она — единственно возможный источник Блаженства в пределах Млечного Пути.
Мы приближаемся к концу этого извилистого пути, который вел нас, покрытых пылью, ведь так всегда и случается в дороге, вольно или невольно мы поднимаем пыль; мы идем то вверх, то вниз, петляем, сворачиваем с тропы на тропу, идем сквозь густые леса, по равнинам, пересекая пределы. Мы прошли весь этот путь дюйм за дюймом, кругами, спиралями, растворяясь, вспоминая, вдыхая и выдыхая, прошли этот мрачный и наполненный галлюцинациями путь, ведущий туда, прошли — и вдруг нашли его, вот так запросто.
Он сидел на холме или на ограде, за пределами твоего или моего дома, ожидая, что откроют дверь, хотя он не стучал в нее и не извещал о своем приходе; он не стремился войти или не выходил; он готовился идти дальше или попадал в ловушку, он бесстрашно карабкался вверх по скалам. Не нарушая ничего. Не моргая лишний раз, не предаваясь пустым забавам, не поднимая ни единой частички пыли.
Нас становится меньше. Так лучше. Говорят, что Хуан Диего — Святой. Об этом никому не дано судить, кроме Пресвятой Девы. Говорят, что Хуан Диего — Шаман, об этом никому не дано судить, кроме Мексики. Говорят, что дона Хуана и Хуана Диего не существует… Oh, my goodness!
КОРОВИЙ ГЛАЗ. МЫ ИДЕМ ДОИТЬ КОРОВ.
Из апельсинов — апельсиновый сок. Из винограда — выдержанное вино и шампанское. Из баранов — барбекю, баранина. Из кукурузы — поп-корн, тортильи, крахмал.
Из каждой вещи — ей подобное. Из тебя — я. Из меня — ты — и другие. А из других, из тех, — чужестранцы. А из чужестранцев, из тех, других, — чужаки. Чужие. Другие. Коровий глаз — из Млечного Пути, внутри — светящаяся жизнь. Из жизни — жизнь других, не светящихся, чужих. Из «здесь» — то, что за пределами «здесь». А из того, что за пределами «здесь», — другое то, что за пределами. Не ошибешься.
Сколько желудков? Семь. У Коровы семь желудков. А из тебя — моя мать. А из твоей матери — моя сестра. А из твоей сестры — еще одна моя сестра, и мой брат, и другая сестра. А из них всех — их дети. А из их детей — дети моих детей и так далее, твои дети, дети другого, и третьего, и четвертого. И их родители. Родители родителей и родители другого и третьего. Старый луг, где пасутся коровы. Далекий старый луг, откуда идут коровы. Они выходят из кустов? У них праздник?.. они спускаются с Тибета, они идут как буйволы, как северные олени, они идут, бегут, беспорядочно несутся, как будто за ними кто-то гонится. Они мычат. Коровы, дающие молоко, исступленно мычат. Мычат на луну.
ПАССАЖ О ВРЕМЕНИ ВО ВНЕВРЕМЕННОСТИ.
Похоже, мы стали здорово смахивать на зевак.
Хуан Диего… не говори этого вслух. Может, он про скользнул незамеченным, но чтобы он был зевакой? Вот ты здесь, на виду, и вправду смахиваешь на зеваку.
Раскаты хохота Хуана Диего, и дона Хуана, и его волка, и моих волков, а поскольку смех — это плач и он передается, то я тоже лопаюсь со смеху.
— Ну и хватит. — Что сказано, пусть остается. — Но чего вы ожидали от меня? Что я заважничаю, начну строить из себя ученую личность, изощренного мыслителя, скучного и равнодушного, принадлежащего к элите мафии, но уж никак не Курии? Конечно, я зевака! Я наблюдаю и вижу. Один телескоп, два телескопа, три телескопа. Тысячи поднятых знамен-телескопов. Перед моей Пресвятой Девой-Матерью я меньше песчинки, изумленный, пораженный. Так и стою, разинув рот, пуская слюни, — век за веком. Спорим, что у небес есть Владычица? Вот вы хотите, чтобы я остался, но как я могу остаться? Я просто застыну, занемею, вам хотелось, чтобы я начал пыжиться, или вскрыл себе вены, или приложил к вискам лед, а своим кровоточащим носом вдохнул атомную и космическую пыль. Здесь нет никого столь же важного, как никто. [Sic] Прежде чем стать Святым, я был Шаманом и бродил по пределам, разинув рот. И если Святому вдруг взбредет в голову заважничать или что-то в этом роде, как часто бывает, пошли они все подальше. Но Шаману обеих Америк не лгут!
Дон Хуан то и дело изящным движением открывает дверь и восклицает: «А вот и я!» (Нет никаких сомнений в том, что дон Хуан — шаман с давних времен, потому что он вдруг появляется без предупреждения и пользуется чем угодно, чтобы выйти.) И говорит мне немного раздраженно: — В последние дни ты какой-то встрепанный. Ожидание Отшельника и поддержание ритма погони совсем свели тебя с ума. Ничто не должно выводить тебя из равновесия. Когда тебе станет получше, мы продолжим. Нам нужно научиться истолковывать язык Хуана Диего. На строгом и точном языке тонкого катарсиса. Поверь мне, я никогда не видел такого тихого воробышка. По крайней мере, он говорил с нами не на науатле*!