Так! Поняла Эмма Валентиновна: ребенку срочно требуется отдельное жилье. Это раз. И квартира ему нужна рядом с училищем. Это два.
Ну а три, и это не очень хорошее три, – она придумала, как сие осуществить!
Когда Эмма Валентиновна первый раз собрала для оглашения «приговора» всю родню и объявила о своей задумке, возмутился даже уравновешенный Никитос:
– Ма, тиранить прадедов – это совсем беспредел какой-то. Мне это отдельное жилье не сдалось, я не просил.
Он на самом деле не просил. Он вообще никогда ничего и ни у кого не просил, а у мамы особенно. Она все «его желания» благополучно придумывала и осуществляла сама. Никитка принимал, привычно не споря, а какое-то время спустя мог и продать через интернет то, что ему ни за каким фигом не сдалось, или вернуть в магазин. Деньги возвращал маме, объясняя просто, скупо и незатейливо:
– Не подошло.
Или еще как отговаривался. Она не расстраивалась и не возмущалась: ну не подошло ребенку, придумаем что-нибудь другое, более насущное.
Как-то так. Он, вообще, на самом деле необыкновенный пацан, уникальный, Алиса каждый раз поражалась его поступкам, его своеобразно устроенному мышлению. И тому, как при такой удушающей материнской любви он умудрился стать настоящим цельным человеком, глубокой интересной личностью. Может, они с бабушкой и дедом помогли как-то?
Ладно, о переезде.
Итак. Никитос возмутился – к идее с квартирой он не имел ровно никакого отношения, его и так все вполне себе устраивало, это была целиком и полностью инициатива Эммы Валентиновны. Как водится. Ну и тут уже выступила-таки и Алиса.
– Я так понимаю, их мнением ты не поинтересовалась, – не спросила, утвердила она.
– Ну вот, мы же сейчас обсуждаем все вместе этот вопрос, – раздражилась мама, указав на бабушку с дедом, сидевших плечом к плечу, словно сплотившись перед бедой грядущей.
– Мы не обсуждаем, ты просто ставишь нас перед фактом, – уточнила Алиса. – А ничего, что они пожилые люди и для них любые перемены, тем более переезд из дома, в котором прошла вся их жизнь, из родового, так сказать, гнезда, где жили еще бабушкины родители, это не просто стресс, это разрушительно для их физического и морального состояния.
– Ну они же не в другой город уезжают и не к чужим людям, – раздражилась пуще прежнего мама от необходимости объяснять дочери элементарные вещи и вообще что-то объяснять, когда она все продумала, решила и уже мысленно исполнила. – У нас большая квартира и не так далеко от их, как ты изволила выразиться, родового гнезда, даже ближе к их любимому рынку. К тому же первое время я, скорее всего, поживу с Никитой. Им тут будет хорошо.
– А ничего, что я тоже живу в той квартире и там прописана? – полюбопытствовала как бы между делом Алиса.
– Ну-у-у… – Эмма Валентиновна посмотрела на дочь задумчиво, будто только сейчас увидела, что-то там прикинула у себя в голове и пожала плечами. – Поживешь с нами.
– С вами? Поживу? – повторила за ней Алиса, подчеркнув интонацией-нажимом вопрос, и посмотрела иронично на мать, наигранно восхитившись: – О как!
– А что такого? – агрессивно отреагировала на иронию дочери Эмма. – Тебя же постоянно нет, ты в своих экспедициях пропадаешь и преподаешь до поздней ночи! Можешь и с нами пожить. Ну или что-нибудь придумаешь, – чуть скривившись от недовольства, отмахнулась она, мгновенно переключаясь на более важные моменты.
Нет, Алиса давно не обижалась на мать. Ну, почти не обижалась.
Когда она стала жить с бабушкой и дедом, бабуля Римма Тихоновна настояла и лично отвела внучку к хорошему психологу, который помог девочке разобраться со своими обидами на маму, претензиями и несбывшимися ожиданиями. Хотя, как ни странно, особых обид у Алисы на мать не имелось, по крайней мере, таких, из которых вырастают большие, непоправимые комплексы и проблемы. Она довольно рано поняла, в чем ей очень помогли разобраться бабушка с дедом, да и папа, что Эмма – она вот такая, и ничего с этим невозможно поделать. И никто в этом не виноват – просто такой человек, и все. В общем, Алиса не обижалась на мать. Почти. Бывало, в подростковом возрасте, в особо тяжелых случаях разрушительного материнского эгоизма, ее все-таки цепляло, порой даже всерьез цепляло. Не то чтобы она была нелюбимой или притесняемой дочерью для мамы, но-о-о… Как бы это сформулировать?
Мама… это мама.
Это отдельная и непростая тема, как и ее отношения с Алисой.
Если вкратце, то…
У Эммы имелась определенная жизненная концепция: она выбирала мужчину, некий объект для любви, благополучно его прибирала – и начинала вот Любить и Служить, позиционируя себя Женой Великого Человека. Все обязательно с больших букв, эдак… величественно, значимо, монументально. Так ей это виделось-представлялось. Любовь в тех отношениях оставалась под большим вопросом – или вообще без вопросов, ибо больше всего на свете Эмма любила себя в той придуманной и выбранной ею для жизни роли.